Крошка Цахес, по прозванью Циннобер

Карета Циннобера простояла почти целую ночь перед домом Моис Терпина. Не раз говорили егерю, что его превосходительство давным-давно отправились домой; но егерь полагал решительно невозможным, чтоб их превосходительство пошли пешком в такую ненастную погоду. Когда же погасили все огни и заперли двери, карета отправилась домой пустая. Тут егерь разбудил тотчас камердинера и спросил, возвратились ли их превосходительство домой и каким непостижимым образом?

— Их превосходительство, — шептал камердинер ему на ухо, — прибыли вчера в сумерки, действительно и теперь почивают. Но каким образом? — Я вам расскажу все — только, ради Бога, никому ни слова, я пропал, если их превосходительство узнают, что я, а не кто другой встретился с ними в темном коридоре. Я лишусь своего места. Их превосходительство, конечно, невелики ростом, но очень гневны, легко выходят из себя и тогда ничего не помнят. Вот не дальше, как вчера, они изволили проколоть своею шпагой простую, гадкую мышь, осмелившуюся пробежать по спальне их превосходительства. Так вот, видите ли, почтеннейший, в сумерки я надел свой плащишка и пошел было в ресторацию на партию трик-трак, как вдруг слышу, что-то зашумело на передней лестнице, проскочило в темном коридоре промеж ног моих, полетело на пол, подняло проницательный визг и потом захрюкало.

Последнее камердинер проговорил едва слышным голосом на ухо егерю. Егерь отскочил назад, призадумался и потом воскликнул: «Возможно ли?»

— Да, — продолжал камердинер, — нет никакого сомнения, господин наш проскочил в коридоре между ног моих. Я слышал явственно, как он зацеплялся за стулья, хлопал дверями до самой спальни. Идти за ним я побоялся; но часа через два собрался наконец с духом и подкрался к дверям спальни. Их превосходительство изволили храпеть, точно так, как всегда перед каким-нибудь важным делом. Егерь, есть много на небе и на земле такого, о чем человеческая мудрость и мечтать не смеет; это я слышал однажды в театре от одного меланхолического принца, ходившего в черном, и очень большого человека, одетого в серую нанку. Но, почтеннейший, пойдемте к дверям спальни и, как верные слуги, послушаем, что их превосходительство? Все так же ли лежат и обдумывают внутренние мысли.

Они подкрались к дверям и слушали. Циннобер храпел ужаснейшим образом. Верные служители стояли в почтительном изумлении.

— Великий, однако ж, человек наш господин! — сказал наконец глубоко тронутый камердинер.

Ранехонько поутру поднялся сильный шум в сенях министерского дома. Старая женщина, в полинялом праздничном платье, пришла к швейцару, чтоб он свел ее сию же минуту к ее возлюбленному сыночку, к крошке Цахесу. Швейцар заметил ей, что здесь живет его превосходительство министр Циннобер и кавалер Зеленопятнистого Тигра с двадцатью пуговками и что крошки Цахеса нет даже и между служителями. Старуха начала кричать, как безумная, что сам г. министр с двадцатью пуговками ее любезный сынок, ее крошка Цахес. На крик старухи и громкую брань швейцара сбежались все служители, и шум возрастал с каждой минутой. Когда прибежал камердинер, чтоб разогнать дерзких, осмелившихся нарушать утренний сон его превосходительства, люди вытолкали уже бедную старушку на улицу, приняв ее за сумасшедшую.

Старушка села на каменные ступеньки дома, стоявшего напротив, и рыдала, и вопила, что злые люди не пускают ее к сыну, к крошке Цахесу, который сделался министром. Мало-помалу собралась около нее толпа прохожих, которым она повторяла беспрестанно, что министр Циннобер сын ее, что в малолетстве она называла его крошкой Цахесом. Одни принимали ее за сумасшедшую, другие начинали подозревать, что, может быть, и в самом деле она говорит правду.

Старушка не спускала глаз с окна Цинноберовой спальни. Вдруг она засмеялась, захлопала в ладоши и начала кричать радостно: «Вот он, мой крошка, мой уродец! Здравствуй, крошка Цахес!»

Все обратились к дому министра и когда увидали Циннобера, стоявшего перед большим, доходившим до полу окном, в пунцовом платье, с лентой Зеленопятнистого Тигра, начали хохотать и кричать:

— Крошка Цахес! Крошка Цахес! Посмотрите, посмотрите, какой разряженный павиан, урод, карлик, крошка Цахес, крошка Цахес!

Швейцар и все люди Циннобера выбежали, чтоб посмотреть, над чем смеется народ, и только что увидали своего господина, начали хохотать и кричать сильнее всей толпы:

— Крошка Цахес! Крошка Цахес, уродец, наперсток!

Министр только теперь заметил, что он-то именно и был предметом ужасного хохота и шума на улице. Он растворил окно, кричал, бесился, коверкался, грозил полицией, рабочим домом, тюрьмою.

Но чем он более бесился, тем сильнее становился шум. Наконец начали бросать в него камнями, яблоками и чем попало. Он скрылся.

— Боже всемогущий! — воскликнул каммердинер. — Из окна их превосходительства выглядывало какое-то маленькое чучело. Что это? Как забрался этот урод в спальню их превосходительства?

Тут он бросился вверх; но спальня министра заперта по-прежнему. Он осмелился постучать тихонько в двери — нет ответа.