Кровь

— Когда пленными мы входили в город, отец сказал, что здесь я встречу свою судьбу. Все, что произошло с того времени, приобрело облик фантастической истории. Нас всех будто ведет Отец мира. Я не знаю, что будет дальше, но радость переполняет, когда родные люди окружают меня. Я по-настоящему счастлива.

Она снова прослезилась.

— Мне нужно сказать вам всем еще одну вещь, — возвращаясь к столу, сказала Ветреная Газель, — и на этот раз не очень приятную. — Лица стали серьезными, чувства схлынули. Ее внимательно слушали. — Дело в том, что жрецы не могут простить Ветру проникновения в тайные помещения под землей, и ему угрожает опасность. Я не знаю, что делать. Бегать по всему миру от них бесполезно. Они найдут. Да и что это за жизнь, в бегах.

Она с грустью посмотрела на сына и добавила:

— Вот, сынок, сколько лет провели рядом и не могли быть как родные, а теперь, когда запреты пали, нас хотят разлучить совсем.

Серебряный Медведь крякнул по-стариковски и сказал:

— Не стоит так переживать. Сейчас все только начинается. Ведь перед нами почти законный наследник Императора, — он указал на художника, — и у него гораздо больше прав на престол, чем у других людей. За несколько лет до Потопа жрецам нет смысла развязывать гражданские беспорядки в стране. Они не только не тронут Ветра, но в этой ситуации сами приведут его на престол.

Ошеломленный этими словами Ветер Небес уставился на Серебряного Медведя. Несмотря на то, что мать поведала важнейшую тайну, ему и в голову не пришло, что он может стать Императором.

— Я? На престол? — спросил он у старика. В этот момент снова раздался стук в дверь. — Господи, что за день сегодня, — вырвалось у художника. — Открыто! — крикнул он.

Дверь ворвалась в комнату вместе с группой вооруженных людей. Ветер даже не успел встать, как увидел взорвавшуюся голову матери. Автомат, глядевший прямо ему в глаза, выплюнул свое «кх!», но в тот же миг между ним и смертью встала чья-то тень, мягко завалившаяся на бок. «Медвежий Рык», — мелькнуло в его голове. Одновременно над этим кошмаром пронеслось:

— ХАРРXXXXXXXX!!!

Ветер, видевший на своем веку множество магических заклинаний, снова был потрясен. Нападавшие на его глазах превратились в каменные изваяния. Серебряный Медведь сидел на своем месте, даже не пошевелившись, только поперечная складка на его лбу напряженно врезалась в переносицу и раскрытые ладони рук глядели в сторону новых статуй.

— Я, я, — Ветер с трудом встал и подошел к тому, что осталось от Ветреной Газели. — Мама! — выдохнул он. Обняв ее тело, не обращая внимания на обильно текущую кровь, он стоял, покачивая ее на руках, как ребенка, и слезы бесконечным потоком текли по его щекам.

Раздался крик Полной Луны. Она кинулась к брату и стала тормошить его в попытке оживить.

— Они умерли, — сухо сказал Серебряный Медведь, — мы не можем помочь.

Ветер с женой уставились на него, не понимая смысла его слов. Они не верили, не хотели верить в то, что случилось. В этот момент бывший художник осознал, что из-под накидки матери торчат окровавленные бумаги. Чтобы хоть что-то сохранить в память о ней, думая, что это письма отца, он потянул их и скомкал в руке.

— Смойте с себя кровь, соберите вещи, нам надо уходить отсюда, — старик был непреклонен.

— У вас есть чувства? — спросил Ветер.

— У меня их слишком много, чтобы дать им волю, — отрезал Медведь. — Не забывай, я потерял сына.

Луна снова заплакала, теперь уже навзрыд. Тогда до художника дошло, что его горе не единственное. Он понял, что должен быть сильнее, хотя бы для того, чтобы жена могла опереться на него. Он вспомнил, что она беременна.

— Ты прав, Серебряный Медведь. Ради нас, ради нашего ребенка мы должны выжить. — Он обратился к Луне. — Не плачь. Никого не вернуть. И… нужно уходить.

Она всхлипнула, провела рукой по глазам и тихо сказала:

— Да.

11

— Смойте с него кровь, — услышал я сквозь пелену. — Гриша, ты мог бы быть поосторожней.

— Да я, вроде, и несильно, — оправдывался знакомый голос.

— Ага. Знаю я твое несильно.

Этот голос я тоже узнал — Самоцветов.

— Приходит в себя.

— Вроде бы.

— Давай укол.

Я ощутил, как что-то укололо меня в руку, и дернулся.

— Спокойно, Леша, спокойно.

Вот гад, еще и успокаивает.

— ХАРРXXXXXXXX!!! — возмутился я.

В комнате наступила тишина, и я наконец открыл глаза. Передо мной, наклонившись, стояла статуя, до боли напоминавшая Гришу. В ее руке до сих пор был зажат совсем не каменный, а вполне натуральный одноразовый шприц. В углу стоял Самоцветов, в раскрытый от испуга рот которого мне почему-то захотелось бросить теннисный шарик, но под рукой, к сожалению, такого шарика не было.

— Ты… ты, ты что ж это творишь, твою мать? — выругался он.

— Нечего бить меня по башке железными предметами, — ответил я, поднимаясь с пола. Меня сильно качнуло, болела голова.

В комнате раздался голос Евдокимова:

— Анатолий Петрович, оставьте его одного. Мы побеседуем.