Кровь бедняка. Толкование общих мест. Душа Наполеона

Блистательный герой Йены и Лобау, которому нужна была континентальная блокада, чтобы предвосхитить, приход то ли дьявола, то ли Духа Святого, дошел, возможно сам того не желая, до таких пределов притеснения, когда гнев небесный неизбежно должен был обрушиться на него. «Папе Пию VII возбраняется сообщаться с какой бы то ни было Церковью Империи, в противном случае он проявит неповиновение властям». Это ответное политическое отлучение, столь напоминающее полицейские инструкции, было официально объявлено пленнику 14 январи 1811 года.

19 марта того же года — день поистине знаменательный — родился Римский король. В этот день Церковь отмечает память Патриарха послушания, которого другой Папа провозгласил покровителем Вселенской церкви [112]. Он принял в свои объятия хрупкое дитя величайшего из смертных и, будучи одновременно покровителем милосердной смерти, поспешил вернуть его истинному Отцу — Императору Вселенной.

В 1809 году, через несколько дней после похищения, Пия VII перевозили из города в город, и ему довелось проехать через Гренобль. Здесь встретились две единственные в Европе силы, которые оказали Наполеону неодолимое сопротивление: Его Святейшество и испанцы. Сарагосские пленники [113] тоже находились в Гренобле. Они поспешили навстречу главе Католической церкви и преклонили перед ним колени, а вслед за ними — весь город. Возможно, Наполеон, воевавший в то время на Дунае, что–то почувствовал. Его «звезда» начинала меркнуть. В Байлене и Цинтре она уже поблекла и чуть было не погасла совсем при Эсслинге — его странная звезда, которая могла бы указать ему путь к Вифлеему, если бы он хоть раз преклонил колени, как его пленники. Вместо этого она привела его на остров Святой Елены — матери императора Константина, приготовившей ему одинокую могилу, где не был воздвигнут крест упования, которого удостаиваются даже несчастные жертвы кораблекрушений.

Ныне все это теряется в далеком прошлом. Людской суд пришел на смену гневу, но историки все еще не сказали последнего слова о незабвенных событиях времен Первой империи. Никто так и не заметил, что между двумя величайшими и, в сущности, единственными в мире силами — Богом и кесарем — произошло нечто, сравнимое лишь с притчами или пророческими предсказаниями Ветхого Завета, таинственный отзвук которых мы находим на страницах Нового.

Здесь замирает сердце и смолкает голос. Не знаешь, что сказать и о чем умолчать. Вот, например, Моисей, великий предводитель народа Божия, с которым «Господь говорил лицом к лицу» [114]. Народ Божий навлек на себя тяжкие испытания в наказание за ропот. Моисей взмолился, и Господь приказал ему воздвигнуть медного змея, от которого исцелялись все, кто смотрел на него [115]. Змей должен был символизировать извечного врага людей и одновременно их Спасителя — образ искусителя на кресте Искупления, а поставивший в пустыне этот грозный и спасительный знак был покорным наместником Божьим и неоспоримым предтечей наместника Иисуса Христа в те далекие времена. Осмелюсь предположить, что между двумя событиями, которые разделяют сорок веков, есть известная аналогия; таким же знамением стала коронация Наполеона Пием VII — помазание узурпатора, которого нередко сравнивали с Антихристом, с тем чтобы явить гибнущему миру знак упования на чудесное исцеление. С известной дерзостью можно заметить, что это помазание, за которое столько раз порицали кротчайшего Папу, было задумано исполнителем Божьей милости как высшее елеосвящение тяжелобольной Европы, приговорённой к смерти просвещенными Отцами Церкви.

Итак, перед нами две души: безмерная и неповторимая душа Наполеона и неувядаемая душа папства. Кто же осмелится утверждать сто лет спустя, что между ними действительно велась непримиримая вражда? Бог избрал Наполеона так же, как он избирал всех Пап, как он избрал свою Церковь. Было необходимо, чтобы они существовали вместе и в определенном согласии любой ценой, одному суждено было прорыть пропасть между старым и новым миром, другому — возвестить народам: «Вот тот, кто провел эту грань! Рука его тверда, а стопа тяжела, но Тот, кого я представляю, пожелал, чтобы все было так, а не иначе. Пусть я страдаю по Его воле, но у меня остается долготерпение и уверенность, что я свершил то, что должен был свершить в должное время для Бога и людей. Если предопределение и сокрушит меня, то прежде оно изживёт себя. Но тиара, которую я принял из рук стольких предшественников, пребудет в веках. Узрите же за ним и за мною Волю Отца Небесного, свершающуюся на земле, как на небе».

IX Язва