Кровь боярина Кучки

- Я тебя узнал, молодец, - дружелюбно улыбнулся Роду князь Гюргий. - Ты вот этого всполохнувшегося боярина наречённый сын Пётр Степанович.

При этом имени Кучку словно окатили ледяной водой. Он внезапно смолк, в то же мгновение обернулся и при виде живого, невредимого Рода остался с открытым ртом.

- Моё подлинное имя Родислав Гюрятич Жилотуг, с твоего соизволения, государь, - твёрдо сказал Род.

Князь Гюргий чуть приметно подмигнул, дескать, ему все ведомо.

- Сын писал о тебе, - сказал он, словно позабыв о Кучке. - Со слов Короба Якуна знаю: ты его лечил. Как он здравствует?

- Государь! - вмешался Полиен. - Боярин Родислав Гюрятич послан к тебе князем Святославом Ольговичем Новгород-Северским как поведатель.

- Что ты должен поведать? - посуровел Гюргий.

Род сделал поясной поклон, коснувшись рукой пола.

- Государь! Сын твой Иван Гюргич, не снеся тяжкой лихоманки, в ночь на прошлый понедельник ушёл из жизни.

- Как? - воскликнул князь. - Он же поправлялся…

- Порой хорошее предвещает дурное, - опустил голову Род.

- Бог наказывает грешников, - прошептал Кучка, осеняя себя мелким крестным знамением.

Князь услышал этот шёпот.

- Едем во дворец, - сказал он Роду. - Там наедине расскажешь все потонку. А ты, грешник, - снизошёл он обернуться к Кучке, - брось блажить. Готовь людей в поход. После похорон Ивана двигаюсь на юг в подмогу брату Святославу. Выходи на Старо-Русскую дорогу у Мостквы-реки на мой позов. Там встретимся.

На похороны Кучку не позвал князь Гюргий. Слышали его последние слова взошедшие в палату боярин Ярун Ничей с малахитовым ларцом и Вевея позади него. Сообразив свои дальнейшие поступки без приказа, ключник бросился с ларцом обратно в колымагу. Вевея тут же канула невесть куда. Князь, не возвратясь во внутренний покой, отбыл бок о бок со своим боярином. Полиен и Род верхами поскакали следом. Кучка, сбитый с поля боя происшедшими событиями, остался в мрачном одиночестве. Амелфа же, из-за которой так заполыхал сыр-бор, не появилась вовсе.

2

В чужих хоромах не расположишься по-домашнему. Изволением князя Гюргия Род был помещён в тереме покойного Ивана Гюргича, что поблизости от княжого дворца. Привёл его Полиен, живший здесь со своим господином до отъезда в Новгород-Северский. Роду предстояло дождаться, пока младшие Гюргиевы сыновья, Борис и Глеб (видимо, названные в честь первых русских святых), привезут тело старшего брата для похорон в Суздаль. Он бродил по осиротевшим теремным палатам и переходам, слушая тишину. Мрачная, потерявшая хозяина челядь прислуживала ему. Один более-менее короткий знакомец был у юноши в Суздале - Короб Якун. Но с большим придворным боярином не пообщаешься запросто. Полиен же отбыл по печальному делу вместе с молодыми князьями. Перед отъездом он успел сообщить Роду, что в тот день, когда произошла бурная встреча в особняке Медорады, боярин Кучка покинул Суздаль, увёз свою подружию и Вевею. Теперь не у кого расспросить об Улите, Якиме, Овдотьице. Род бродил из угла в угол, гадая: смирится ли на сей раз боярин Кучка с явным бесчестьем? Внутренний голос подсказал: не смирится.

Тесный, суматошный Суздаль не располагал к прогулкам по узким уличкам. Единственный раз Род покинул Иванов терем с целью подыскать в торговых рядах пуговицу для кафтана, оборванную в пути.

День был истинно летний, знойный. За красными рядами на площади алел полотняный шатёр. Взобравшись на бочку, мужик, одетый боярином, что-то кричал собирающейся толпе. Он указывал на шатёр, откуда лилось разухабистое пипелование[333] .

- Что это? - спросил ещё малосведущий в городских делах лесовик и воин у разбитного торговца пуговицами.

- Скоморошня, али не видишь? Палата потешная.

Род протиснулся сквозь толпу.

Ряженный боярином скоморох в красном колпаке вместо гор латной шапки распевно выкрикивал:

Глядите действо в праздник и в будни
О муже-рогаче и подружии-блудне!

Род взошёл в шатёр вместе с охочими зрителями. Когда занавесь над помостом взлетела вверх, взорам открылись два скомороха в бабьих личинах. Как явствовало из действа, это были сводница, хозяйка дома, вдова Проскудия, и боярская жена Мамелфа, прибывшая к своей знакомице якобы погостить.

- Были бы хоромцы, будут и знакомцы, - ехидничал из-за занавеси скоморох, поясняющий действо.

- Ах, - ворковала тем часом Проскудия, распаренная после бани, - вечор меня зеленушка уползал, уёрзал и спать у клал, - хвалила она будто бы банный веник, а намекала на нечто более щекотливое, ибо сведущие зрители с удовольствием хохотнули.

Вдова-знакомица оказалась и завзятой знакомщицей. Вот вошёл в покой местный князь Силан. И Мамелфа, видимо уже знавшая его через Проскудию, заегозила на своём табурете…

А в следующей картине княгиня Нунехия, оставленная в загородном дворце, изливала в песне тоску с высокой теремной башни: