Кровь боярина Кучки

- За что? - крикнул он.

Железная бляшка вновь выдрала кусок кожи на пояснице.

- Не промолвляй, - посоветовала соседка.

Он уже не оборачивался, не кричал, а удары сыпались с равномерными промежутками, и слепни по- шакальи облепляли кровоточащие раны.

«…Топору, ножу, рогатине, кинжалу, пращам, стрелам, борцам и кулачным бойцам быть тихими, смирными, - возникали в памяти истязуемого слова заговора Букала, - …сокройтесь от отрока Родислава». Ах, Букал! Забыл о тенетах, биче-волкобое… о чём там ещё?

Уф, новый удар! Не равнодушный, а любовный, с оттяжкой. « Кто из злых людей его обзорчит… околдует и испрокудит, у того бы глаза изо лба выворотило в затылок…» Ах, Букал! Изрубят бродники атамана Невзора в куски, выворотит угольковые очи Текусы огонь большого костра… Разве Роду от того полегчает? Разве чужая поздняя кара избавит его от мук? Поздно казнить того, кто прежде казнил других. Надобно изобрести такой заговор, чтоб самая мысль причинить страдания обрушивала на ката каряющую десницу. Вот защита невинному!

Наступила степная южная тьма. Пешие повалились кто где шёл. Конные развели поодаль костры. По-звериному дико звучали крики умыкаемых на ночь полонянок. Сурбарь тащил за косы извивающуюся соседку Рода. А тот, пав ничком - руки за спиной, - ничем не мог ей помочь. И это удесятерило страдания. Кажется, сбывалось предсказание Текусы: «Скоро, очень скоро твоё истерзанное тело с открытыми ранами, с клочьями кожи будет лежать на горячем песке». Не хватало ещё могильника-стервятника. Зато гнус как на мёд набросился на свежие раны, исторгая из Рода звериный рык. Кто-то сердобольно прикрыл его голую спину старой понкой.

Утром чужую понку пришлось с кровью отдирать. Род уж не замечал, кто идёт с ним рядом. Опухшие от ночных страданий глаза почти ничего не видели. Первый удар бича-волкобоя резко всколыхнул тело. Последующие удары воспринимались тупо… И вдруг они прекратились. Истерзанная спина ждала, но лишь прохладный ветерок ласково прохаживался по кровоточащей бичовой пашне. Слепни до полуденного жара не беспокоили. Род с трудом метнул воспалённый взгляд обочь и не обнаружил Сурбаря. Очень хотелось сообразить, что могло произойти, а сил не было пораскинуть мозгами.

Внезапно Род ощутил, как мощные лапы обхватили и вскинули его, словно сноп. И вот он уже болтается на чужом плече. Вот он положен опухшим лицом в свежее, душистое сено. Скрипнули под ним колеса арбы, это переступила с ноги на ногу конная пара.

Зззык! Зззык! - трудится за его спиной мелкая пила.

- Поосторожней, дубина стоеросовая! - льётся целебным снадобьем в сердце голос Чекмана, от волнения чисто произносящий русские слова.

- Мне не уметь? Ежедён оковы пилю. Рука не порежу, - бубнил на ломаном русском перевоплотившийся из дьявола в ангела Сурбарь.

Чуть подняв голову, Род увидел собранную гармошкой рубаху на половецком брюхе. А на поясе… Юноша не поверил глазам: на поясе Сурбаря - серебряный кинжал с дорогими каменьями и редким харалужным лезвием, подаренный Итларю отцом за успешную погоню и поимку убежавших пленников, одного - мёртвым (бедный Беренди!), второго - живым (будешь знать, Род, как бегать!). И вот этот самый кинжал - на поясе Сурбаря!

- Париказала… она… париказала, - бормотал Сурбарь.

- «Па-ри-ка-за-ла!» - передразнил берендей, - Что это, люди, что ли?

- Чекман, - еле прохрипел Род, - посади меня… дай попить.

Княжич поднёс к его запёкшимся устам полный турсук[221] кумыса. Освежающая пенная влага наполнила исстрадавшееся тело блаженством.

- Бакшиш… бакшиш, - напоминал Сурбарь.

- Он украл мой крест! Материнский нательный крест! - из последних сил возмутился Род.

- Верни что украл, - приказал Чекман. - Тогда получишь бакшиш.

- Ничего не украла! - взмолился Сурбарь.

- Тогда получишь кинжал под печень, - осадил его ложь Чекман, - Куда цепь снимаешь? С цепью давай.

Надев крест на шею спасённого юноши, он презрительно кинул половцу звонкую мошну, тот поймал. А берендей уже промывал и лечил раны друга.

- Чем пользуешь? - спросил Род.

- Ай, терпи, дорогой. Это снадобье черных клобуков.

Чекману помогал кучерявый плосколицый богатырь с редкой, как выщипанной, растительностью на узком лице.

- Кто он? - спросил Род.

- Байбачка, - хлопнул княжич богатыря по слоновьим мускулам, - мой пленный булгарин. По-вашему ни бельмеса не смыслит.

- Никому не показывай, какая сторона еду, - просил Сурбарь.

- Пошёл прочь, шакал! - вне себя заорал Чекман. - Мой меч тоскует по твоей толстой шкуре.

Половец шмыгнул носом, сузил колючие глаза и, развернув коня, устремился в степь.

Чекман торопливо сказал Байбачке несколько слов на своём языке. Тот подал лук. Княжич положил стрелу и натянул тетиву.

- Не смей! - остановил Род. - Это будет нечестно.

- Шакалам стреляют в спину, - опустил лук Чекман.

- Это не шакал, - молвил Род. - Это взбесившаяся рысь, терзающая беззащитную жертву на сытый желудок. Сразить его стрелой - слишком милосердно. Нынче же ночью сдерут с него кожу под пытками, отсекут руки одну за другой, а к утру обезглавят.

- Как ты такое знаешь? - удивился Чекман.