Вот кат подошёл к первому. Подручные подняли на помост корчаги. Торчин кричал на непонятном языке, окаченный водой, потом затих.
Род, знавший кое-что от Беренди по-торкски, понял: казнимый многократно прогорланил: «Дикари!»
А голову жгла мысль: вот-вот казнят Чекмана! Подступились ко второму торчину. Окачивают водой. Тот вскоре затихает. За ним - черед бедняги-берендея…
- Чекман! - раздался звонкий крик в морозном воздухе.
Река голов как по приказу обернулась вспять. Кат замер. Подручные не подняли корчагу. Род подскакал к помосту, спешился на свежетёсаный настил.
- Ведун! Ведалец! Волхв! - гукала толпа.
На улицах его давно оглядывали с любопытством.
Узнанный не обернулся к парному морю человеческих голов. Он прыгнул к палачам и жертве.
Удар в подреберье! Верзила-кат с помоста - головой в корчагу…
- Имай его! - ярится сотник.
- О, друг! Не верю! - еле шевелит губами, должно быть, преизлиха мученный Чекман.
Вот он освобождён и водворён почти на шею Катаноше. Сам Род - в седле.
- Имай их!
Полетели булава и сулица, даже бердыш, да мимо…
Катаноша отрывалась от погони.
- Вдвоём нам не уйти, - оглядывался Род.
- Зато умрём вдвоём, - дохнул ему в лицо Чекман.
- Нет! - рассердился Род. - Не помышляй о смерти. Не для того я оказался здесь. Один управишься? Как чувствуешь?
- Ай, на коне я снова человек! - похвастался Чекман.
- Прости, не смог освободить твоих друзей.
- Они мне не друзья. Лихие тати! Я их не удержал. Из-за их алчности попал в беду.
- Вернёшься, передай привет Байбачке.
Чекман отёр лицо ладонью:
- Ах, дорогой! Байбачка мёртв. Кабы не он, меня бы не было в живых. Проклятые торчины уцелели, а он погиб.
Род натянул поводья, резко останавливая Катаношу.
- Удачи, друг!
Уколол губы одичавшей бородой заросшего Чекмана.
- А ты? Нет, я тебя не брошу, - хватался за его одежду берендейский княжич.
Род потрепал по холке Катаношу. Он уже спешился и видел приближающихся всадников.
- Итларь обрадуется твоему спасению, - сказал он другу.
- Будешь в Киеве, запомни, - свесился с седла Чекман. - Улица Пасынча Беседа. Дом Кондувдея…
- Ай-ё! - воскликнул Род, шлёпнув по крупу Катаноши.
Поравнявшись с ним, стая всадников призадержалась.
- Взять этого? - спросил один из них.
- Вперёд! Его возьмут другие, - приказал, видимо, старший. - Того догоним!
- Долгого пути! - со смехом пожелал им Род. - За Катаношей гнаться - что за ветром.
Он долго шёл Черниговской дорогой. Ночной снежный покров, опятнанный копытами, сухо поскрипывал. Не помягчал мороз. Разгорячённый Род не прятал подбородка в воротник.
Вот стайка новых всадников и розвальни с кошёвкой преградили путь. Несколько княжих кметей спешились и осторожно стали окружать его.
- Сопротивляться будешь, как Огур Огарыш? - высунулся из медвежьих шкур в кошёвке боярин Пук.
- Напрасно вы ополохнулись, - остановился Род. - Я в княжей воле.
- Пойман ты нашим государем Святославом Ольговичем за явную измену и воровство, - изрёк боярин.
11
Если бесконечная тьма, холод, неподвижность - это смерть, стало быть, Род умер. Но мёртвые боли не имут. Он же порой зубами скрипел: так болело плечо! Сколько времени длится невыносимая боль, он определить не мог. С тех пор как разобрали пластъё над порубом и бросили узника в чёрную яму, время перестало существовать для него. Только тьма и холод. И тишина, если бы не знакомое попискивание, как в земляной тюрьме бродников в Азгут-городке. Боль не давала не то что встать, даже двинуться. Вскоре крысы привыкли и стали ползать по нему, как ручные. Но он ещё не отведал их острых зубов. А придёт страшный миг, и защититься не будет возможности: руки не освобождены от ременных пут, а левой не шевельнёшь, даже будь она и свободной. Должно быть, при падении вывихнуто плечо. Будь такая беда с другим, Род живо бы вправил ему сустав. Бессон Плешок выучил. Ведь при стеношном бое кости, как птенцы, вылетали из своих гнёзд. Теперь поблизости костоправов нет, одни крысы. А воздух, как в подземных усах под хоромами боярина Кучки, - сырой и тлелый. Дышишь, будто в дыхательное горло заглатываешь мокрую волосяную бечёвку.
Узник что открывал, что закрывал глаза - ничего не видел…