Кровь фоморов

Полуночная метель кутала край вечноцветущего лета в слоистый белый саван. Голые плети черных ветвей хлестко взвивались на ветру. Сколько времени прошло с тех пор, как обглоданный остов Бельскернира стал приютом ему, его чудовищной супруге (или все же супругу?) и их бесчисленному помету? Одноногие, рукокрылые, безликие – они бесконечно пожирали друг друга в бессильной злобе, когда не могли расправиться с порождавшими их первомонстрами. Впрочем, не все были так уж неудачливы: они отгрызли ему обе ноги и содрали напрочь кожу. Однако милосердная смерть не приходила. Казалось, что она дала ему окончательную отставку и перестала отвечать на звонки. И только чудовищный обоеполый человеко-конь все продолжал терзать и насиловать руины его полуживого тела, не зная ни пощады, ни устали. Кажется, он начал забывать, кем он был и как звали его когда-то…

Эта ночь не была особенной. Одна из сотен тысяч монотонных ночей, медленно сливавшихся в сплошной надгробный монолит. Почему им двоим – ему и его вечному палачу, приставленному к нему адскому стражу – не оставить хладную могилу мира в покое? Просто оставить в покое те жалкие обрывки памяти и не марать их свои позором? – Память? А есть ли она у тебя, эта память? Что помнишь ты, безымянный, безликий, бездушный? Был ли у тебя другой мир и другой облик?

***

«Вап-вап-вап!» – воздух поет, как индейская флейта, черной простыней стелется под крылом. Растрепанные кисти фонарей бледной охрой марают мокрый асфальт. Пустынный переулок упирается в глухую бетонную стену с желтым квадратом и черным трелапым «вентилятором» на нем. Маленькая неуклюжая фигурка, глупо переваливаясь с ноги на ногу, словно раскормленная к Рождеству индюшка, бежит по разлинеенной белым пунктиром дороге. Он слышит, как она задыхается сквозь слезы, с трудом передвигая налитые свинцом ступни. Она еще не знает, что уже в капкане.

Упругий брезент кожистых перепонок спокойно и уверенно несет его на гребне потока. Один шумный взмах – и его серповидные когти ложатся на плечи наивной беглянке. Постой, моя сладкая! Куда тебе спешить? Нежный, сочный кусочек плоти! Не она, вовсе не она сама. – То, что она носит в себе.

Вопящая женщина смешно падает на спину, ядовитая слюна начинает стекать ей на лицо, клейкой смолой залепляя веки. Длинный шипастый хоботок насекомого раскручивает тугую спираль, мягко вонзаясь в раздувшийся огромный живот в районе пупка. Выпить, просто выпить, как кокосовый орех!..

Вспышка чего-то полузабытого в пьяном ослепленном сознании. Зачем я делаю это? Почему я это делаю?

***

И все-таки до чего хорошо снова чувствовать собственные конечности! При том все шесть. Он – четвероногий зверь, сильный и свободный, мчащийся навстречу блеклому пыланию заката. Серый трухлявый настил весело похрустывает под копытами, словно костер, грызущий сухие ветви хвороста своими ржаво-алыми зубами. Сухое русло реки, стыдливо закрывшись рукавом, тихо всхлипывает – скудные, скупые слезы. Густые поросли терновника хищно скалятся – там, впереди. Мощный толчок сильными задними ногами – и его лошадиный корпус перелетает через неожиданную преграду, оставив в дураках гравитацию. Полет длится мгновение… другое… третье… Ноги тщетно ищут опору… Воздух тысячей копий бьет в разорванные болью легкие. Затем жгучая петля аркана, гибкой протянутой рукой, сдавливает горло. Дьявольская карусель размазанных образов какое-то время плывет перед глазами. Кто-то ослепительно яркий, точно наконец пробившееся сквозь бетонный заслон туч солнце, склоняет над ним голову и презрительно сплевывает:

– Нукелави!

Это он о нем?

Трое услужливых воргов-телохранителей быстро и старательно перерезают ему связки, вынуждая пасть на колени перед неведомым владыкой. Когда новый приступ тошноты и головокружения отпускает, расплывчатые черты собеседника начинают собираться в устойчивый облик. Ллевелис! Король Ллевелис! – Он знал его когда-то. Вот только не помнит откуда… Солнцеликое божество бьет его ногой в пах и недобро оскаливается:

– Ты изнасиловал и убил мою мать, нукелави.

Фотографический слайд разорванного пополам тела фоморки сам собой навязчиво встает перед глазами. Юный король кивком подает знак своим приспешникам:

– Четвертовать чудовище!

Пикирующей птицей свистит тяжелое лезвие и залитые кровью глаза Киэнна наблюдают, как изуродованные обрубки голого тела лошади, один за другим, сбрасывают в наполненную смрадом и такими же, многократно рассеченными, телами могилу. Что же ты творишь, Ллеу, плоть от плоти моей? Вот таким будет твое царствие?

Белой испуганной ланью, пробежала над тесной обителью мертвецов очередная зима, неприметно шмыгнуло, лишенное былых привилегий, лето. Время, разинув жадный скрипучий зев, глотало год за годом, столетие за столетием. И, точно гнилые груши, швыряемые в компост расторопным хозяином, летели вниз обезображенные трупы тех, кого он когда-то знал живыми. Вот и златокудрая глава самого Ллевелиса легла справа от него, с беспомощным укором взирая на отца полузакатившимися глазами…

А милосердная смерть по-прежнему не приходила…