Кровь и лед

Если бы не плотный капюшон, Элеонор, наверное, оглохла бы, но поездка по бескрайней белой пустыне под мерный рокот машины, как ни странно, подействовала на нее убаюкивающе. Весь день она мало-помалу слабела, борясь с искушением отпить из бутылки, которую Синклер оставил для нее на столе пасторской, и теперь чувствовала, что последний запас сил иссяк окончательно. Веки ее сомкнулись, а мышцы расслабились. Она полностью обессилела, однако ощущение это отнюдь не доставило дискомфорта. Шум машины напомнил ей о гудящих двигателях парохода, на котором она плыла в Крым… под неусыпным оком мисс Найтингейл. Интересно, как бы отреагировала ее начальница, увидев, что Элеонор тесно прижимается к незнакомому мужчине? Мисс Найтингейл косо смотрела на медсестер, которые флиртовали с солдатами и тем самым нарушали общепринятые нормы поведения. Кривотолков необходимо было избежать любой ценой, поэтому, несмотря на всю естественную непринужденность в общении с ранеными, со своими подчиненными мисс Найтингейл вела себя подчеркнуто строго, стараясь не потакать иногда легкомысленному поведению девушек.

Наутро, после того как Элеонор обнаружила Француза в числе раненых, она, разумеется, встала на час раньше положенного и бесшумно выскользнула из помещения для персонала. На лестнице еще царил сумрак, и пока она спускалась из башни в палату, где лежал Ле Мэтр, дважды чуть не оступилась. Помимо чистой рубашки, она взяла с собой лист бумаги и огрызок карандаша, которые засунула в карман медицинского халата.

Некоторые пациенты еще спали, но многие, с воспаленными глазами и пересохшими губами, ворочались на койках, кто мучаясь от ран, кто мечась в лихорадочном бреду. Два-три солдата в надежде протянули к ней руки, когда она торопливо проходила мимо, но Элеонор не откликалась на мольбы и твердо шла к намеченной цели. До заступления на дежурство у нее оставалось меньше часа.

Подходя к палате, она миновала одну из хирургических каталок, приготовленную для кровавой работы, которая закипит утром. В коридоре стояли двое санитаров. Один, с оттопыренными ушами и торчащим на голове вихром, сказал:

— Доброе утро, мисс. Вы сегодня ни свет ни заря.

А второй, плотный мужчина с лицом, сильно изрытым оспинами, добавил:

— Не хотите выпить с нами чашку чая? — Он снял с каталки помятый чайник. — Сейчас еще довольно прохладно.

Элеонор отказалась и быстро проследовала в дальний угол, где лежал Ле Мэтр. Мужчина не спал и отрешенно смотрел сквозь разбитое окно на первые проблески зари. Француз обратил на нее внимание, только когда она склонилась над ним и произнесла:

— А вот и я. Посмотрите, что я вам принесла.

Она показала ему бумагу и карандаш.

Ле Мэтр облизнул губы и кивнул.

— А еще вот это, — добавила она, доставая свежую рубашку. — Скоро я принесу воды, чтобы немного вас обмыть, а потом вы переоденетесь.

Он посмотрел на нее так, словно вообще не понимал, на каком языке она говорит. За ночь он явно сдал.

— Француз, — тихо проговорила она. — Мне стыдно признаться, но я даже не знаю вашего настоящего имени.

— Мало кто знает. — Он в первый раз улыбнулся.

У Элеонор отлегло от сердца при виде даже такого слабого проблеска жизни.

— Альфонс. — Он сухо кашлянул, затем добавил: — Думаю, теперь вы понимаете, почему я старался его не афишировать.

Она присела на краешек кровати осторожно, чтобы не потревожить поврежденные ноги, и развернула на коленях лист бумаги.

— Письмо вашей семье?

Он кивнул и продиктовал адрес в Западном Суссексе. Написав адрес, Элеонор бросила на Француза выжидающий взгляд.

— Chers Pére et Mére, Je vous écris depuis l’hôpital en Turquie. Je dois vous dire que fed eu un accident — une chute de cheval — qui m’a bkssé plutót gravement.

Карандаш Элеонор завис в воздухе. Странно, но ей никогда не приходило в голову, что в семье Ле Мэтра могут изъясняться на французском языке.

— О Боже… Я не умею писать по-французски, — пробормотала она, глянув на Ле Мэтра. Тот уже прикрыл веки, очевидно, собираясь с мыслями. — Вы не могли бы повторить это на английском?

В дверях палаты загремела каталка и раздались голоса мужчин, что-то оживленно обсуждающих. Госпиталь пробуждался.

— Конечно. — Его хриплый голос был едва слышен. — Как глупо с моей стороны. Дело в том, что дома… — Он замолк, затем начал снова: — Мои дорогие мать и отец, я посылаю эти строки из госпиталя в Турции. За меня их записывает друг.

Грохотание колес каталки делалось громче.

— К сожалению, я получил травму… во время падения с лошади.

Элеонор записала слова и обернулась; прямо в их сторону, толкая перед собой медицинскую каталку, как торговец тележку с цветами, направлялся лопоухий дежурный. Его напарник нес под мышкой большое белое полотно, свернутое в несколько слоев, словно парус. Намерения санитаров были очевидны.

— Простите, вы не могли бы немного подождать? — попросила их Элеонор, поднимаясь.

— Распоряжение доктора, — ответил первый.