Кровь и лунный свет

Я ухмыляюсь. Сколько бы я ни ныла, что приходится показывать святилище посетителям и высокопоставленным чиновникам, мне доставляет удовольствие каждая секунда.

– Ты даже не представляешь сколько. Я могла бы потратить не меньше часа на описание математической эстетики арок трифория[3], проходящего вдоль нефа.

– Чего?

– Ты понял, о чем я.

Симон усмехается:

– Не уверен, что стал бы возражать против такой лекции. Или любой другой, лишь бы лектором была ты. – Он замолкает на мгновение, а затем торопливо добавляет: – Об архитектуре и святилище, конечно.

Его смущение невероятно забавно, поэтому остается лишь радоваться, что я смотрю вперед. Сомневаюсь, что иначе мне удалось бы сохранить невозмутимость.

– Тогда позволь провести первый урок, – начинаю я. Мы как раз добрались до Пьера и более широкого карниза вокруг него. – Эти полнотелые статуи – химеры. Горгульями же называют скульптуры в виде головы или части тела с водосточными желобами. А они, – я кладу правую руку на каменную спину, – просто украшение.

Симон обводит взглядом химеру с огромными крыльями.

– Я и не представлял, насколько они большие. – Он отпускает мою руку и прикасается к статуе. – И страшные.

Я скрываю разочарование, охватившее меня из-за того, что мы больше не соприкасаемся, за оскорбленным видом.

– Не слушай его, Пьер. – Я похлопываю по мускулистой шее, словно передо мной собака. – Ты прекрасен.

– Ты дала ему человеческое имя?

– А как мне еще его называть?

– Не знаю. – На его лице появляется неуверенная улыбка. – Птице-собака-лев…

Как бы Симона ни нервировало нахождение на такой высоте, он кажется более расслабленным, чем я когда-либо видела. «Вот только я знакома с ним меньше пяти дней», – напоминаю себе я.

– Зачем такая страшная статуя на таком красивом здании? – покачав головой, интересуется он.

Но на этот вопрос у меня есть ответ.

– По словам матери Агнес, они должны отпугивать всех настоящих демонов, которые попытаются проникнуть в святилище. Они как бы заявляют, – я угрожающе понижаю голос: – «Я охраняю это место, брат демон, и я намного страшнее тебя, так что не вздумай бросать мне вызов».

Услышав это в восемь лет, я удивилась и спросила: разве демонессы не ищут таких сильных партнеров, чтобы создавать маленьких демонят? За этот вопрос меня отправили на два месяца мыть кастрюли на кухне, и я до сих пор не знаю на него ответа.

Симон наблюдает за мной, словно знает, что я задумалась о чем-то, но это не злит его.

– Здесь ты и увидела того человека?

– Верно.

Я поворачиваюсь лицом к югу. Симон подходит ко мне сзади, касаясь одеждой моей спины. Его сердцебиение эхом отдается в узком пространстве между нами. Сейчас, когда мы добрались до безопасного места, оно чуть замедлилось.

Не раздумывая, я кладу ладонь на крыло Пьера – и вдруг наталкиваюсь на руку Симона. И тут же выбираю место чуть дальше, чтобы наша кожа не соприкасалась. Свободные рукава его рубашки спустились до локтя, и обнаженное предплечье расположилось параллельно моему. Вены под серебристо-бледной кожей тянутся вдоль руки, словно голубые виноградные лозы, переплетаясь в районе запястья. Моя кожа более золотистая, кровеносные сосуды кажутся зеленоватыми, – и эта разница завораживает.

– Откуда?.. – голос Симона срывается, и он прочищает горло. – Откуда он появился?

Я вытягиваю руку, слегка откидываясь назад:

– Оттуда.

Щека Симона скользит по моей макушке, когда он опускает подбородок, практически упираясь мне в плечо.

– А… я понял.

Его проникновенный голос расползается по коже тысячей мурашек, а я вдруг понимаю, что слегка покачиваюсь. Симон тут же обхватывает правой рукой мою талию, чтобы не дать упасть.

– Ты в порядке? – шепчет он, и мои волосы колышутся от его дыхания.

Не желая отвлекаться, я закрываю глаза и киваю, невольно задевая ухом его нос и губы. О, мое Сияющее Солнце!

Симон передвигает ладонь на каменном крыле Пьера, чтобы накрыть мою. И от его запястья по тыльной стороне моей руки расходится дрожь от пульса, пока его дыхание скользит ниже, к моей шее. Я растворяюсь в тепле его тела за спиной и в звуках нашего сердцебиения, которое вновь стало таким частым, будто мы поднимаемся по лестнице.

Это лунный свет так влияет? Или это из-за того, что я никогда не была так близко к мужчине? Знаю, чувства Симона не обострены, как мои, но испытывает ли он нечто большее, чем обычно?

Открыв глаза, я поворачиваюсь лицом к нему и спиной к каменной фигуре Пьера. Левая рука Симона все еще покоится на крыле, а правая – на моей талии. Его глаза – цвета хрусталя, если не считать небольшого карего пятна. Они изучают мое лицо, пока взгляд не замирает на моих губах, давая понять, что у Симона на уме. Меня никогда не целовали, если не считать того странного поцелуя Реми. Но сейчас все воспринимается по-другому. И не только потому, что я этого хотела и ждала.