Кровь и песок

Прочтя эти письма, Гальярдо задумался. Уйти с арены! Какое безумие! Бабьи бредни! Так можно сказать сгоряча, в порыве любви, но выполнить это невозможно. «Срезать косичку» в тридцать лет! Как будут злорадствовать враги! Он не имеет права уйти, пока у него целы руки и ноги, пока он может убивать быков. Какая нелепость! Дело не только в деньгах. А слава? А профессиональная честь? Что скажут о нем тысячи его приверженцев? Что они ответят противникам, когда те бросят им в лицо, что Гальярдо струсил?..

Кроме того, матадор не был уверен, что его денежные дела позволяют ему принять такое решение. Богатство его было призрачным, общественное положение еще не упрочилось. Все, чем он владел, было куплено в первые годы брака, когда ему так нравилось поражать Кармен и мать, сообщая им о новых приобретениях. Впоследствии он тоже зарабатывал много денег, может быть еще больше, чем раньше, но все они таяли, расходясь на бесчисленные нужды его нового существования. Он много играл, вел рассеянную жизнь. Несколько участков, присоединенных к основным владениям Ринконады, были куплены на деньги, ссуженные ему доном Хосе и другими друзьями. Проигрыши заставляли его прибегать к займам у любителей, живущих в провинции. Гальярдо был богат, но если бы он ушел с арены, потеряв при этом огромные поступления от боя быков (иной год — двести тысяч песет, иной — триста тысяч), то, после уплаты долгов, ему поневоле пришлось бы поселиться в деревне и жить на доходы с хозяйства Ринконады, да еще соблюдать экономию и самому присматривать за работами, потому что до сих пор ферма, брошенная на чужие руки, почти ничего не давала.

Тщеславного Гальярдо, привыкшего к театральной декоративности, к восторгам публики и крупным деньгам, ужасало это существование безвестного землевладельца, обреченного на бережливость и непрестанную борьбу с нуждой. Богатство — понятие весьма растяжимое. Богатство Гальярдо росло по мере того, как он делал карьеру, но никогда не могло угнаться за его потребностями. Было время, когда он счел бы себя богатейшим человеком, имей он хоть ничтожную долю нынешнего своего достояния...

А сейчас он будет почти бедняком, если откажется от боя быков.

Придется лишить себя дорогих андалузских вин и гаванских сигар, которые он раздавал направо и налево. Придется сдерживать свою барственную щедрость и, посещая кафе и таверны, не кричать больше в великодушном порыве человека, привыкшего играть со смертью: «За все уплачено!» Придется расстаться с толпой прихлебателей и льстецов, смешивших его своими слезными просьбами. А когда его полюбит какая-нибудь нищая красотка (если только найдется такая после того, как он уйдет с арены), то уж не сможет он увидеть, как бледнеет она от восторга при виде золотых с жемчугом сережек, не сможет ради забавы облить вином дорогую китайскую шаль, чтобы купить новую, еще лучшую.

Так он жил и так должен жить дальше. Он был тореро старых времен, такой, каким представляли себе люди настоящего матадора: великодушный, храбрый, безумно расточительный, всегда готовый с княжеской щедростью прийти на помощь несчастным, тронувшим его суровую, чувствительную душу.

Гальярдо презирал многих своих товарищей, тореро нового склада, грубых подмастерьев тавромахии, разъезжавших, словно коммивояжеры, из цирка в цирк, расчетливых и осмотрительных во всех своих тратах. Некоторые из них, по возрасту почти дети, носили в кармане книжечку с записью доходов и расходов, не  забывая даже пяти сентимо, истраченных в пути на стакан воды.

Они водили знакомство только с богатыми людьми, чтобы пользоваться их гостеприимством, но никогда никого не приглашали сами. Другие перед началом сезона заваривали дома побольше кофе и возили с собой в бутылках черную жидкость, разогревая ее по мере надобности, чтобы сократить расходы в отеле. Многие квадрильи голодали, открыто жалуясь на скупость своих маэстро.

Гальярдо нисколько не раскаивался в своей блестящей, бурной жизни. И они еще хотят, чтобы он от нее отказался?..