Кровь и слезы Луганска

 Через двадцать минут они уснули, вздрагивая друг в друге, обнимая друг друга. Словно пытались раствориться — Сильвер в Барсе, Барса в Сильвере. С потолка сыпался ручейком песок, растревоженный близкими разрывами. Ни приходов, ни выходов они не слышали. Просто спали. Друг в друге. Откуда-то с того света падали яблоневые лепестки.

 А потом рухнули бревна с потолка.

«СВД» просто переломило пополам. Но они успели выскочить из загоревшегося блиндажа, натягивая на себя зеленые одежды.

— Куда??? — заорал Сильвер, когда Барса бросилась по траншее. Его крик слышен не был в грохоте, но она почуяла.

 Барса ткнула пальцем вниз. Перед ней лежало на дне то, что раньше было Малым. В этом плавал РПГ.

 Сильвер на полсекунды выскочил над бруствером. Оглянулся на Барсу. Та сунула гранатомет ему подмышку. Он показал ей растопыренную ладонь.

 Пять.

 Пять украинских танков уступами надвигались на позиции Сильвера. За танками в пыли мелькали силуэты пехотинцев. Танки поливали траншею из пулеметов. За ревом двигателей, за лязгом гусениц и скрипом башен скрывалось тихое утро августа. Где-то там, наверное, пели какие-нибудь жаворонки.

 Первый танк взревел и прыгнул на траншею. Сильвер поднялся, прицелился. Выстрелил. Граната прошла куда-то между башней и корпусом. Танк, словно раненый зверь, поначалу даже не заметил, что подранен, грузно рухнул через окоп, проехал еще пару метров. А, затем, вдруг остановился, громыхнул внутри себя, башня подпрыгнула, плашмя опустилась, а через секунду вдруг с грохотом взлетела на несколько метров вверх и рухнула в бушующий черным пожар.

 Сильвер оглянулся. Улыбка его была похожа на оскал.

 Барса сидела на дне, по ее лицу стекала кровь. Из лобовой кости торчал осколок. Ее трясло, глаза еще смотрели на Сильвера, но уже собирались закатываться внутрь.

 Она протянула руку. В руке была зажата оливково-серая эргедешка.

 Сильвер упал перед ней на колени, бросив автомат.

 Через мгновение небо исчезло. Второй танк накрыл собой небо.

 Прямо перед лицом когтистый трак украинского танка вцепился в землю Донбасса. Со стенки траншеи падали сухие комочки земли. Дрожали корни травинок. Пахло нефтью, железом, кровью.

 Сильвер лег рядом с Барсой. Отобрал гранату. Потом подумал, что надо бы в трак сунуть эргедешку. А потом вдруг понял, что это глупо и бессмысленно. Тогда он повернулся, поцеловал холодеющие губы Барсы, поднял руку вверх и разжал пальцы.

Чернухино. Исправительная Колония – 23

После второго залпа "Градов" по колонии начали работать минометы. От близких разрывов вылетали стекла, осколки летели на койки, втыкались в подушки, рвали одеяла. Заключенные сидели на корточках, прячась за импровизированной баррикадой из тумбочек. Отряды перемешались. Рексы, опера и прочие сотрудники ИК-23 разбежались, оставив подопечных на произвол судьбы. Толпы зэков метались из секции в секцию, стараясь укрыться от прилетающей смерти.

 Тех, кому не повезло, оттаскивали в душевые. Там хоть кровь стекала в канализацию. Война всех уравнивает. Вместе лежали и смотрящие, и опущенные. И таскали мертвых тоже вместе. Понятия остались в довоенной жизни.

 Осужденный Сидельников с погонялом "Боцман" после очередного близкого разрыва выполз из спальни в коридор. Там хотя бы окон не было.

 — Подвинься, — пихнул острым локтем какого-то зека. Тот сидел, подтянув колени и уткнувшись лицом в них.

 Зек не ответил. Осужденный Боцман ткнул его еще сильнее, тот медленно завалился, сполз по стене и глухо ударился головой о бетонный пол, накрытый желтым линолеумом. Лицо его было перепачкано запекшейся кровью.

 Боцман огляделся. Кругом стонали, матерились, харкали кровью. Шныри рвали полосами простыни и кальсоны, неумело заматывали раны, бегали с кружками воды. Откуда-то доносились глухие удары, словно кто-то бил топором по двери.

 Мелькнуло знакомое лицо.

 — Хохол! — крикнул Боцман. — Хохол!

 Невысокого роста зэк оглянулся. Измятое лицо, серые глаза, бесстрастный взгляд. Да, это Хохол.

 — Боцман? Живой? Мне сказали, тебя завалило вчера.

 — Хрен им по всему рылу, — сплюнул Боцман и встал, придерживаясь за стену казенно-голубого цвета. Боцман сам ее красил в прошлом году. — Хохол, нам пиздец.

 — Будто я не знаю, — ухмыльнулся Хохол.

 Если бы Боцман увидел эту ухмылку пару месяцев назад, он бы, наверное, обделался. Если Боцман сидел за чистые кражи и на зоне сторонился воровской кодлы, стараясь быть ближе к мужикам, чем к ворам, то Хохол... Про Хохла ходили легенды.

 Говорили, что первый раз тот сел за то, что менту заточку в печень всадил. Мент тот был его одноклассником. И женился на подруге Хохла, не дождавшейся того из армии. Говорили, что прямо на свадьбе и зарезал бывшего друга. И сдался сам мусорам. А по зонам пошел по отрицалову. Слов лишних не говорил, движений резких не делал. Был вежлив и чистоплотен. Но если узнавал, что в отряде сука или крыса, мог зарезать так же спокойно, как играл в шахматы. Срок ему добавляли и добавляли, приближался четвертьвековой юбилей.