Кровь и слезы Луганска

 Второго мая в Одессе. Опять переживать этот день, переживать и рассказывать, стараясь смягчить для детей то, что им знать не надо. Но ведь эти дети уже видели кровь на качелях и спортплощадках, разорванные трупы на пешеходных переходах и у детских садов. Разве может повредить их психике еще один рассказ об украинских нацистах? Может быть, это не так и страшно, как кажется Воронцову и другим взрослым, старательно хранящим детские души? Вот хранили их, хранили, из таких сохраненных и получили «Правый сектор», разве нет?

 Воронцов выдохнул и начал рассказ...

 ОДЕССКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

 Вроде бы и жарко на улице, а вроде и прохладно, когда начинал дуть ветер с моря. Поэтому Воронцов надел кожанку, если что, расстегнуть можно. Да и если там, в центре, серьезный замес, то кожанка чуть смягчит какой-нито удар. Хорошая куртка, американская, похожа на полицейскую. Броник бы, конечно, не помешал, но чего не было, того не было. Бейджик прессы повесил на шею, но пока спрятал под кожанку. Ну и стандартный набор — фотик, ноут, несколько флэшек, смарт.

 Воронцов не работал на какое-то конкретное издательство, но ему платили за блог. Но платили за то, что он хотел писать. История, психология, политика — стандартный набор стандартного креакла. Тем более, что писал-то он, но темы и информацию ему подбирали «негры». Он только обрабатывал ее в своем фирменном стиле. Иногда стебном, иногда пронзительно-тоскливом. Слезы выжимать он умел. Профессионал, чо. Новое поколение стрингеров.

 Такси прибыло быстро — старая «шестера» с георгиевской ленточкой на зеркале. Воронцов забрался на переднее сидение. Поехали по Люстдорфской.

— И шо там за центр говорят?

— Шо, шо. Пидоры понаехали, наши на Куликово собираются, щас махач будет, — ответил таксист.

— Серьезный?

— Я тебе отвечаю, серьезный. Будут трупы, вот увидишь.

— Надеюсь, уродов. Откуда они?

—Та разные, суки. Я вчера возил от вокзала — харьковских понаехало, уууу. Да и других есть. Я тебе отвечаю, какие-то в Лукьяновке лагерем стоят. Я не видел, но на Привозе говорят. Приехали и бегают. Бегают и кричат славу Украине. А где здесь Украина? Ты ее видишь? Проспект Жукова, а не Шюхевича. Тут Одесса, прекрасный город, а эти Украину понастроили вокруг Мамы. Они приехали свои порядки строить. Оно мне надо? Та куда-ты сволочь тормозишь! Не видишь, мы едем немного воевать! — заорал он в полуоткрытое окно.

 Выехали на Пушкинскую. Воронцов хотел доехать до Дерибасовской, но милиция перекрыла центр. Пришлось выйти на Жуковского. Таксист еще кого-то обматерил, на этот раз в телефон, лихо развернулся, не обращая внимания на ментов, и умчался обратно. Его «шаха» так чихала двигателем, что казалось, должна была вот-вот развалиться. Ан нет. Пердела да ехала.

 Воронцов шел в сторону Греческой площади. Оттуда доносился глухой гул — так ревет толпа. Не однотонно, нет. Гул то усиливается, то спадает, то взрывается радостным воем, то, скуля, почти исчезает. Толпа — живой организм, со своими законами и своей анатомией. Если взлететь на вертолете над толпой, то можно увидеть ее центральное ядро, полупрозрачные мембраны, даже митохондрии. Ядро толпы тянется к объекту внимания, обтекает его и готовится жрать, жрать. У толпы нет разума, если ей не управляют. А ей легко управлять. Внутри такой толпы — человеки-вирусы. Если их отметить, ну, например, красными куртками — сверху хорошо будет видно, как они снуют туда-сюда, подталкивая толпу к еде. Человек в толпе безумен. Он готов на такие поступки, которые никогда бы не позволил себе в нормальном состоянии. Интеллект в толпе стремится к минимуму. И вот люди начинают бить витрины просто так, выламывать булыжники, зачем-то таскать палки, скамейки и покрышки, строя нелепые баррикады. Толпа моментально заражается различными эмоциями, причем одновременно. Страх, паника, ярость, гнев вызывают судороги у этого животного, и оно мечется из стороны в сторону, грозя раздавить, в том числе и организаторов. У человека в одиночестве тоже бывают приступы и паники, и гнева. Но когда он видит и чувствует лица таких же как он, его чувства усиливаются вдвое, втрое, вчетверо. И другие видят усилившуюся его ярость, и растет их гнев. Реакция циркулирует, циркулирует как в воронке. Растет ее скорость, напор, мощь. Ударить бы водометами по этой толпе, заставить этот мощный, но непрочный организм развалиться на мелкие части.

 Но у милиции в тот день не было водометов. У большинства из них не было даже дубинок, не говоря уж о табельном оружии. Брюки, короткие рубашки да фуражечки — вот и все оружие против огромной толпы. У немногих были щиты. Те стояли в первых рядах вместе с куликовцами. Падали тоже вместе.

 Воронцов растерянно смотрел, как мимо вели молодого пацана в милицейской форме. Фуражки на нем не было, руками он закрыл правый глаз. Из-под рук вытекала кровь — спокойно так текла, но уверенно. Синяя рубашка неотвратимо наливалась красным. За ним бежали медики с носилками. Рука свисала с них и болталась в такт шагов.