Кровь и слезы Луганска

— Сам ты здорово!

 И обнялись. Со стороны они забавно, наверное, смотрелись. Пат и Паташонок. Ушастый эльф и крепкий гном.

— Слушай, а где ракеты? — спросил Воронцов.

 Ракет и впрямь не было. Ни одной.

— А МГБ приезжало.

— Зачем? Изъяли как оружие, что ли?

— Нет, как вещественные доказательства.

— Ага...

 Щелчок и все понятно. Вещдоки для следствия. Для следствия по военным преступлениям Киева. Значит, что-то движется в подводной толще этой войны. Но что именно — никто не знает, тем более Воронцов. Через таких как он лишь вбрасывают нужную информацию, а не делятся истиной. Так что вполне может быть, что бывшие сбушники решили улики уничтожить. Хотя, это уже конспирология.

— Вот даже как.

— Пойдем в музей, там прохладно.

 Пошли в музей, да, там было прохладно.

— Чего нового, дядя Коля?

— А вот экспозицию делаем по Первой мировой и гражданской. Больше по гражданской, конечно.

— О, це дило. Покажь.

 Да, Луганску, конечно, досталось. Досталось и Первой гражданской, и Великой отечественной, и Второй гражданской войнами. Не Сталинград, конечно, не Ленинград, но разве можно устраивать чемпионат по человеческим страданиям? Вопрос риторический. И каждый, кто такой чемпионат устраивает, оказывается в итоге просто сволочью.

 В зале с трофейными экспонатами украинской армии одну стену выделили под шашки, револьверы, бомбометы, пулеметы, гранаты времен гражданской. Вот тебе первая гражданская, вот тебе вторая. Тут второй Рейх помогает белым, там четвертый — бандеровцам.

 А оружие? А что оружие? Какая разница, чем вооружен нацист — «Маузером» или «М-16»?

 Дядя Коля серьезно и обстоятельно, как полагается морийскому гному, рассказывал о каждом экспонате. Вот колесо тачанки, которое нашли в таком-то селе, купили у какого-то мужика за бутылку. Тачанка немецкая. В смысле, не военная, а колонистов. Рядом с тачанкой — «Максим», копаный, с Великой отечественной. А бомбомет, хоть и реконструкция-новодел, но пусть будет.

 За чаем перешли к более прозаичным вещам.

 Парламент ЛНР так и не приступил к рассмотрению закона о поисковиках. Но готовится, вроде.

 Воронцов смеялся:

 — Дядя Коля, готовься. Как только примут закон, задолбаешься с бумагами. Отчеты, заявления, уставы, протоколы эксгумации на восьми листах. Еще зубы заставят сдавать.

— Чьи? Мои? Так у меня своих уже нет.

— Бойцов, на генетическую экспертизу.

— Ну и ладно. Накопаю на любой вкус. И на любой укус. Лишь бы работать не мешали.

— Вмешиваться будут в каждую мелочь. И постоянные проверки от фейсов, от милиции. Ну, от полиции. И чиновники.

— Да было уже при хохлах.

— Хохлу сто гривен дашь, и он доволен. А русским лучше не совать. А сколько совать: у тебя столько денег не будет. Так что лучше документы один раз сделать, сохранить на компах, а потом только даты менять. Вас же все равно на российское законодательство переводят. Так что заранее готовь. И, кстати, я тебе русские документы привез. Держи, — протянул Воронцов дяде Коле флешку.

— Дякую. Я тебя сейчас за это чаем пытать буду. Пойдем. И давай, рассказывай за здоровье и прочее.

 В соседнем кабинете они сели за стол:

— Дядь Коль, давай о здоровье не будем. Не хочу я. Надоело. Сам с сердцем недавно валялся, тоже не делишься.

— Понимаю. И все же, в целом?

— Знаешь, жизнь как круг стала. То ли так хорошо, что аж плохо, то ли плохо так, что все хорошо. Сам не понимаю.

— Время перемен?

— Да, время перекрестков. Надо бы выбирать, куда двинусь дальше....

— А все дороги к одному. Молодеем же с каждым днем.

— То-то и оно. Слишком мало времени, чтобы еще раз накосячить.

— И это мы еще трезвые, — засмеялся дядя Коля. — Слушай, дело есть. Сегодня в четыре дети придут. Может быть, расскажешь им об Одессе?

— Поисковые?

— Поисковые.

— А возраст?

— Четырнадцать же.

— Ну этим можно.

 Хотя Воронцов терпеть не мог выступать перед детьми, тем более, о втором мая. В России не любил, потому что чертова гуманизация с ее правами ребенка. Педагоги тщательно следили за тем, чтобы психика ребенка не страдала. Сплошное сюсюканье и ми-ми-ми. Впрочем, самих педагогов за это сверху имеют. Ой, не дай Бог, двойку получит обормотик. Совершенно не готовят к реальной жизни. Нельзя про нацистов рассказывать. Страшненько.

 А вот в Луганске. Эти дети и сами все знают. Они пережили четырнадцатый год. Их не шокируешь кровью.

 И все равно — надо рассказывать и тем, и другим. Чтобы знали, чтобы по капле доносить, чтобы поняли. И помнили.

— Согласен. Только надо к Глебу мне еще заскочить.

— В ЛИЦ?

— Так он тут рядом.

— Я знаю. Так что, спасибо за чай, я к нему сбегаю и обратно.

— Давай!

 И Воронцов пошел на выход, где столкнулся с очередной группой экскурсантов. Эти были необычные. В заношенной, не парадной форме. Пыльные, грубо загорелые и обветренные лица, пальцы в заусеницах и с черными ободками под ногтями. Совсем недавно Воронцов возвращался точно таким же, с диковатыми глазами. Понятно, откуда...