Кровь и слезы Луганска

 Воронцов поднял руки над клавиатурой, подержал их и убрал. Странно. Сидишь такой, ждешь хоть какого-то сообщения, смайлика там или подмигивания. В ответ сочиняешь целую поэму: каждое слово яркое, хлесткое, цепляющее. Образы сочные, метафоры и аллюзии бьют прямо в сердце. Человек по ту сторону монитора моментально прозревает и все становится хорошо.

 Но получается только «нормально».

 А ведь хотелось сказать многое. Но он боялся того, что, поделившись чувствами и переживаниями с бывшей супругой, в ответ он получит обычное: «Это не мое дело».

 И куда делась та веселая, озорная девчонка, готовая на любой кипеж? Готовая сорваться и поехать в Питер на концерт «Короля и шута» или в Одессу на тюлений отдых. Каким-то неведомым Воронцову образом через несколько нет она превратилась в унылое существо, бродящее бледной молью по закоулкам квартиры. А затем и алкоголь добавился. После бутылки пива или полтинника коньяка она оживала. Оживала — и Воронцов снова наслаждался легкими разговорами на любые темы. Но она не могла остановиться. И после третьей или четвертой бутылки пива из веселой девчонки вылезала какая-то демоническая сущность. Перекошенный рот, сбегающая слюна, глаза залиты тупой ненавистью. Летящий в лицо кипящий чайник — это так, мелочь.

 Утром двадцать третьего февраля Воронцов проснулся от шума на кухне. Наверное, любимая решила порадовать вкусным завтраком? Он встал, вышел в коридор, открыл дверь на кухню. На полу валялись пять пустых бутылок из-под темного пива. Среди них под «Нирвану» томно изгибалась одетая только в джинсы жена. Ну этой ей казалось, что томно изгибалась. Ее пьяно шатало, ноги пинали пустую тару, руки изображали непонятно что. Она почувствовала, что кто-то смотрит на нее, развернулась. Из перекошенного рта понеслись визгливые звуки:

— С праздником, любимый! Хочешь меня? — она подняла обвисшие груди четвертого размера. Бледно-розовые пятна сосков нагло смотрели на хмурого Воронцова. — Хочешь меня? Хочешь меня такую?

 Она нагнулась и стала болтать сиськами из стороны в сторону:

 — Давай, трахай меня! Ты же говорил, что любишь меня любую! Давай, в беде и радости мы вместе же, навсегда! — и хрипло закаркала.

 Воронцов попытался напомнить ей, что ее сейчас услышит сын. Но она не услышала. Она поскользнулась на пивной лужице, упала и осколками бутылки разрезала ступню. Затем ее вырвало, она свернулась клубком и заревела. На часах было половина одиннадцатого. Утра.

 После того случая она начала бороться с алкоголем. В конце концов, завязала навсегда. Стала смотреть какие-то онлайн-семинары, тренинги, посещать лекции. Взялась за здоровое питание и прочую физкультуру. Она постоянно говорила по печеночных чаях, хлебных единицах и, почему-то, о финансовой независимости.

 И однажды заявила, что ее задолбали постоянные командировки мужа, что все эти годы она была жертвой, и больше ей быть не желает, что она сильная, независимая женщина, что Воронцов пользуется ей для своих целей. Так устроен мир, и он держится на разумном эгоизме. Нет, она не обвиняет его. Просто она хочет жить для себя, а не для семьи, которой не существует. Он обозвал ее бессердечной сукой, она согласилась и предложила заняться сексом. Как обычно, она кончила первой — Воронцов всегда старался затормозить свой финал, предпочитая наслаждаться процессом, а не результатом. Они замерли, капли пота стекали по горячим телам. Затем он начал неторопливо двигаться, но она вдруг соскользнула с него, поднялась, села к мужу спиной и накинула халатик.

— Эй, — хрипло сказал Воронцов. — А как же я?

— Я больше не хочу. Справляйся сам со своей проблемой, — и пошла в душ.

 Он пошел было за ней, но жена закрыла дверь. Ошарашенный, он стоял перед бетонной стеной, играя желваками. Он не понимал, что делать. Да, он уже знал, что его не любили, переместили во «френд-зону», а секс из слияния душ превратился в игру «Кто первый кончит». Пока она мылась, Воронцов наскоро собрал шмотки первой необходимости и ушел из дома. Приехал к одному из молчаливых своих друзей, заперся в пустой комнате и нажрался в одиночку, не желая никого видеть и говорить. Он пил, поскуливая от тоски и смертного ужаса. Ему грезилось, что он только что похоронил заживо свою любимую. В тот вечер он принял окончательное решение вернуться на Донбасс. Вернуться навсегда. А с личной жизнью... Воронцов решил влюблять, трахать и бросать, оставляя за спиной пепелища семейных очагов и кладбища женских сердец. Бросать и удаляться в глухую тьму, байронически хохоча. Правда, еще ни разу за несколько месяцев не сделал, но то так... Помечтать-то можно?

«Вот и ладушки» — написал он ей, жадно желая продлить разговор.

«Ага» — ответила она.

«Хы. Вот и поговорили»

«Улыбающийся смайлик».

 И что можно ответить на дурацкую отстраненную улыбку?

 Воронцов достал сигареты и вышел из комнаты. Курить можно было и внутри, но Воронцову вдруг захотелось увидеть людей, птиц, небо, автомобили, траву — жизнь. Он вышел на крыльцо: до комендантского часа еще есть время. Сел на лавочку, закурил.

 Пустынно.