Кровь и слезы Луганска

— А потом новая Россия, демократическая. Начал работать. Только устроюсь в фирму — она через месяц разваливается. Свое дело открыл, закупился товарами на доллары. Дефолт. Снова в фирму устроился. Через три месяца директора шлепнули. Потом в универ попал, преподом. Пару лет все нормально, хоть какая-то стабильность. Даже подниматься стал в деньгах. И тут реформа. Вот курс читал «История психологии». Сто двадцать аудиторных часов. А после реформы осталось восемнадцать. Как? Каким образом в девять пар всю историю запихнуть? Остальные часы — самостоятельная работа студента. Он наработает самостоятельно, да. А зарплату только за аудиторную платят. Все остальное бесплатно. Ушел. Переехал в Одессу. Живу, в ус не дую, палку воткни — вишня вырастет. Вот, думаю, на следующий год устроиться на пляже, винишком торговать да книги писать не отходя от кассы. И тут война, чучмеки какие-то из Карпат вылезли и все сломали. Про личное я вообще молчу. Вот скажи, проклят я?

— Если тут кто и проклят, то это я. Нытье твое слушать. Ты один через это прошел? Да весь народ у нас проклят, получается. Разнылся он... В прошлый раз ты веселый и энергичный был. А сейчас тряпка какая-то. Из-за бабы своей, что ли?

— Да причем тут... — вяло отмахнулся Воронцов. — Хотя да... Может и причем...

— Та вон их сколько шлендает. Надень форму, зайди в кабак, закажи мороженое, чтоб комендачи не трогали. Налетят как рыбы на свежий червяк. Знаешь, сколько сейчас одиноких тут? Оооо... У одних мужиков поубивало на фронте, у других сбежали. Меняй каждый день.

— Нет, дядя Коля. Тут дело такое, онтологическое.

— Шо? — не понял дядя Коля.

— Шо, шо... Базовое. Фундаментальное. Основательное. Мне на ночь не надо. Я случайных баб больше двух часов рядом с собой терпеть не могу. А постоянную найти — это невозможно для меня. Требования слишком высокие.

— Да ладно, ты с ней о высоком говорить собираешься?

— И о высоком тоже. И чтобы тыл прикрывала. Только вот нет таких верных и умных подруг. Медсестер, если хочешь. Как только у тебя возникают проблемы — фюить! И нету.

— А декабристки? Жены этих самых Волконских да Трубецких?

— А ты знаешь, почему они за мужьями поехали? Потому что в петербуржском свете они чумными стали. Ни балов, ни приемов, ни мужа. Сиди дома, да раз в полгода письмами утешайся. И замуж уже не выйти — даже если вдовой станешь. Не возьмет никто. Даже любовника не завести. Не комильфо для мужчин с такой возиться. Вот и ехали, чтоб от скуки руки на себя не наложить. Так что женская верность — выдумка писателей да поэтов. Для поднятия духа. Придумаешь себе такую музу — и жить не так страшно.

— Придумаешь, поверишь — так и сразу предаст?

— Так и сразу предаст. Помнишь Симонова? «Жди меня...» И все такое. Молитва солдатская. Переписывали ее себе бойцы. Тратили драгоценную бумагу. А не знали, что Серова вовсю гуляла, когда Симонов эту молитву сочинял. «Не понять, не ждавшим им, как среди огня ожиданием своим ты спасла меня». Это не она его ожиданием спасла. Это он сам себя спас, воображая, что она его ждет.

— Глупый ты, Сашка. Молодой и глупый.

— Это в сорок-то лет?

— А глупость от паспорта не зависит. Люди, они ведь не плоские. Люди они круглые. С этой стороны глянешь — светлый, с той — темный, а тут ни так, ни сяк. Был у меня один знакомый. Реконструктор по РККА. Не с Луганска, нет. Уже не помню, откуда он приезжал. Вроде и рассказывал все правильно, историю хорошо знал. Кандидатскую собирался писать. А где-то за год до войны фразу обронил. Мол, у Бандеры своя правда была. Царапнуло меня и колокольчик тревожный звякнул. Словно сигналку зацепил, только махонькую. Я отмахнулся. Где тот Бандера, а где город Ворошилова. А сейчас в «Азове» воюет. Позывной «Геббельс», а на каске свастика. Вот с бабами так же. Сегодня любит тебя, а завтра счет предъявит за все, что тебе по любви делала.

 — И что с ними делать?

— С бандеровцами? Стрелять.

 — Да не, то понятно. С бабами.

— Что делать, что делать... Что природой положено, то и делать.

 Брякнул планшет: «Я на месте. Жду. Соболев». Глеб, как всегда, был краток.

— О, все, бежать надо, — показал смс-ку Воронцов. — Глеб объявился.

 — А чай?

— Потом, потом. А то опять ускачет куда-нибудь.

— Ну, тогда до связи. Привет начальнику поэтов и командиру писателей.

— Начпису, ага...

 Через пятнадцать минут Воронцов сидел в уютном и прокуренном кабинете Глеба Соболева. Когда-то Глеб написал пророческую книгу: «Мертворожденная эпоха». От нее отмахивались, посмеивались, мало кто воспринимал ее всерьез. А там оказалась предсказана судьба Новороссии. Предсказана в мельчайших подробностях. Вплоть до польских панов на службе у бывших своих украинских холопов.

— Ну здравствуй, дорогой, как добрался? Помощь нужна?

— Не, спасибо. Все есть.

— Что? Говори громче.

— Нормально все, говорю! — повысил голос Воронцов.

 Глеб скинул берет, выложил на стол диктофон. Было в его облике что-то такое, специфически донбасское, что не увидишь на Большой Земле. Мягкий, вроде бы, добрый. А внутри — сталь, которая светится во взгляде.