Кровь и слезы Луганска

— Ага, ага... Так, времени мало, давай я интервью возьму быстренько, Наташа тебе сфотографирует, на неделе опубликуем.

— Какое еще интервью? — не понял Воронцов.

— Абнаковенное. Известный российский писатель посетил с дружеским визитом столицу Луганской народной республики.

— Глеб, сдурел? Какой еще известный? Пара десятков тысяч читателей — это не известность, а так... Котейка чихнул.

— Давай не прибедняйся. Я сказал известный, а не популярный. Кстати, разговор как раз о литературе и пойдет. Давай начнем с этого: как считаешь, литература влияет на мир?

— Ну ты даешь, это ж думать надо...

— Саша, работай, думай, не отвлекайся. Поехали. Время идет.

 Воронцов с тоской вздохнул, достал сигарету. Перед глазами мелькнул образ ледяного бокала со свежим пивом.

— Она не влияет на мир. Она его формирует.

— Это как?

— Человек читает книгу или смотрит фильм. В его голове создается образ. Отражение той реальности, которую описывает автор. Отражение это зависит от личных качеств...

— Писателя?

— Нет, читателя. Хорошо он относится к литератору и его творчеству — значит, и новая книга будет воспринята на «ура». Плохо? Будет искать в книге негативную коннотацию. Ну, то есть искать ложь, обман, пресловутый «заказ» и так далее.

— То есть, от качества содержания книга не зависит? Только от восприятия читателя?

— Ну, нет, Глеб, конечно, нет. Здесь и стиль, и грамматика и прочие орфографии со словарными запасами. Это ж как дом — каждый кирпич важен. Но идея — это все таки фундамент. Помнишь, как в школе нас учили поиску смысла в книге? Что хотел сказать Толстой про дуб, помнишь? Мы еще тогда не понимали — ну что хотел сказать? Что хотел, то и сказал. Вот дуб. Вот Болконский. Один живет уже триста или сколько там лет, а второй помирает, глядя на этот дуб. Пацаны... Для нас смерть всегда представлялась киношно-героической. Упал такой со знаменем в руках, прохрипел: вперед, солдаты! Картинно откинулся на спину и замер. Потом такие все идут рядом с гробом, а ты красивый лежишь и морщишься от удовольствия. А еще от того, что по ноге ползет муравей, а тебе нельзя хохотать. И лучик солнца в носу щекочет. А она другая. Чего-то меня в другую степь понесло.

— Все хорошо. Ты приехал сюда собирать материалы для книги?

— Так точно.

— И как? Много собрал?

— Много. Очень много. Если бы я был Шолохов — это был бы другой «Тихий Дон». Или «Хождение по мукам». Но я не Шолохов, не Толстой. Думаю, еще не время для них. Время должно пройти. Время на переосмысление.

— Так зачем тогда пишешь?

— Вот этого времени у меня нет. Поэтому надо успеть. Как я напишу — так оно и будет. А остальные, потом, будут отталкиваться от меня.

— О чем будет книга?

— О людях, о судьбах. Людях Луганска, Донецка, Одессы, Крыма.

— Психологическая проза?

— Точно не боевик с пострелушками. У меня не получается писать про бравого спецназовца, который в одиночку уничтожает батальоны правосеков. Это... Это неправда. Войну выигрывают усталые вспотевшие мужики с одной медалью на груди.

— И ты думаешь, твоя книга будет востребована?

— В моей системе координат понятия «востребованность» не существует. Я считаю нужным ее написать. А востребованность... Ну зайди в книжный. Что там предлагается читателю? Мириады донцовых, от которых тошнит и пучит. А кто их предлагает? Издательства, которые стонут о падении продаж? Так читатель наелся этой книжной быстрорастворимой лапши. Тираж три тысячи у нормальной книги? Так ее сжирают Москва и Питер, до провинции же доходят единицы. Здесь не спрос рождает предложение, а предложение спрос. А предложение формирует знаешь кто?

— Кто?

— Не издатель, а старший менеджер по продажам на оптовом складе. Вот что он захочет, то и будет втюхивать в розницу. Не, ну с нюансами, конечно. Залежалый товар побыстрее сплавить, например. Не путай торговлю и литературу.

— Что не хватает современной литературе?

— Того же, что и современному человеку. Одиночества. Не пластикового «одиночества в толпе». И не электронного «одиночества в сети». А настоящего. Такого кондового, древнего одиночества в пустыне. Без гаджетов, музыки, сомолчальников и тюремщиков. Один на один с ветром и солнцем. Страшного и исцеляющего. Так, чтобы корежило до вопля в зенит. Чтобы библейский ужас кремневым ножом вскрыл грудную клетку и вставил новое сердце. А потом ты возвращаешься в свежей коже.

— Это ты про что сейчас?

— Сам не понял.

— А читатель поймет?

— Поймет в меру того, что он может понять. Над книгой должен трудиться не только писатель.

— И как должен трудиться читатель?