Кровь и слезы Луганска

 Воронцов коллекционировал хороших людей. Не мужчин, не женщин. Людей. Он мог ткнуть пальцем в карту бывшего СССР, выбрать город, прибыть туда и вечером уже выступить с творческим вечером. А потом сказать, что будет писать рассказ про этот город. И остаться в этом городе на пару недель. Рассказ он напишет потом, в поезде. И не про ЭТОТ город. Но ошеломленный читатель все равно найдет что-нибудь про себя. Потому что Воронцов всегда писал про то, что поразило его, а не жителя условного Бобруйска.

 Может быть, поэтому его не любили женщины. Они никогда не были в центре его внимания.

 Однажды было душно, окна были открыты. Какая-то белобрысая водила по венам на его ненакаченном предплечье и говорила, что это красиво. После этого он купил несколько толстовок с длинными рукавами и тактические перчатки. Через три-четыре дня другая от этих перчаток и рукавов мгновенно вспотела и задала прямой вопрос:

— Каково это — спать с писателем?

— Так же как и с другим человеком, только этот говнюк еще и записывает.

 Они все ложились в постель со своими фантазиями, но не с Воронцовым. В конце концов он понял, что сам он, самостоятельно, никакого интереса не вызывает. Имидж? Да. Автограф? Да. Гонорар? Ну, нет, конечно, хотя немножечко да.

«Сашка, привет, я соскучилась» — каждую минуту он ждал этого сообщения. В фейсбуке, контакте, не важно где. Но этого сообщения не было. А если бы и было, то от другого человека.

 Прилетел воробей, уставился на Воронцова.

— Тоже хочешь? Зельца больше не дам. Зельц для котиков. Вам батон.

 Бросил пластинку на квадратную плитку перед гостиницей. Откуда-то тут же взялись голуби. Кивающей походкой начали подходить к цели. Этих летающих крыс Воронцов кормить не собирался. Он топнул ногой в тапке, голуби разлетелись, а воробей отскочил. Увидев, что опасности нет, он, выждав пару секунд, подскочил к ломтю батона и начал растаскивать его по кускам. Сначала ему это давалось нелегко, потом он вошел во вкус. Начали подлетать другие воробьишки, хватать кусочку и улетать куда-то. Голуби в это время попытались окружить сизой стеной еду и начать наступление на кусок. Один из голубей неосторожно подошел к кустам, откуда его лапой попытался достать рыжий кот Бандера. С другой стороны поднял тапок Воронцов. Голуби бестолково взлетели, воробьи продолжили вытаскивать хлеб из блокадного кольца. Они выстроились в какой-то птичий конвейер, где один храбрец разламывал большой кусок, а все остальные утаскивали в гнезда добычу. Наглые голуби снова и снова выстраивались в кивающую толпу, но раз за разом получали или тапок, или прыжок Бандеры.

 В конце концов хлеб закончился. Тупые летающие крысы ходили и подбирали крошки. Веселое воробьё щебетало на ветках акации, рыжий кот бурчал подле ее ствола, Воронцов пошел в гостиницу.

 Свет он оставил настенный. Включил свою подборку блюза. Расставил натюрморт. Неполная бутылка водки. Помидорки с чесноком и солью. «Ессентуки номер четыре». Яблочный сок. Зельц. Плоские дольки батона.

 Что еще надо холостяку, чтобы закончить день?

 «Brother Dege», не?

 ГЛАВА ПЯТАЯ

 Внезапно заболело лицо. Ну, как заболело? Не чувствовал себя левый висок. От него шла тонкая линия. Она не болела, нет. Просто шла линия, отделяющее живое от мертвого. Она шла от левого виска через внутренний угол левого же глаза. Спускалась вдоль переносицы. Затем обходила скулу и спускалась к левому краю рта. Потом шла под носом и исчезала. Она не болела, она чесалась. Все, что было выше нее — не чувствовало. Как не чувствовала Воронцова бывшая. Не чувствует — значит, умерло.

 И вот эта линия зачесалась. Обычно она чесалась по ночам. Сквозь сон Воронцов растирал ее. Там что-то шипело, лопалось, куда-то текло, он ворочался, потом снова засыпал, оставляя желтые пятна на подушке. А теперь это пришло вечером. Он осторожно прижал холодные пальцы к горящей щеке. Под пальцами что-то булькнуло, лопнуло, зашипело. Острый вкус во рту обжег язык, и Саша сплюнул на ладонь бело-желто-красную вонючую густую жидкость. Слизистая на внутренней стороне щеки лопнула, наполнив рот терпким запахом гноя. Боли он не чувствовал — слишком высоким порогом наградили его родители. Ну или природа.

 Он побежал в туалет, отплевываясь как сифилитичный верблюд. Серо-зеленая слюна стекала по губе.

 Зазвонил телефон, застучали в дверь, а он полоскал рот.

«Они всегда приходят не вовремя», — мелькнула мысль, и Воронцова вырвало кофе с молоком.

 Гноетечение остановилось. С мокрым полотенцем у рта он поплелся к двери. Меньше всего он в этот момент хотел видеть кого-то. Но где-то в глубине души хотел встретить...

 Кого он хотел встретить? Жену? Юлю? Нет. Бригаду врачей. Чтобы уложили. Чтобы дали волшебный укол. Поговорили. И чтобы Воронцов медленно уснул, быстро проснулся и никого нет. Но так не бывает.

 Опять что-то лопнуло, зашипело, потекло, наполняя вонючим рот.

 Он открыл дверь.

 Юлька.

— Уходи, — прорычал он сквозь полотенце.

— Что? — изумилась она. Глаза ее мгновенно наполнились... Нет, не слезами, хуже. Непониманием.