Кровь и слезы Луганска

 А он не мог ей объяснить. Его рот снова затекал гноем и сукровицей. А ноутбук играл «Хучи-кучи-мен». Но не чижовский, нет. Классический, Модди Уотерса.

 Они стояли, смотрели друг на друга. Наконец, она втолкнула его в номер. Глен Миллер восторженно взыграл «Серенаду Солнечной Долины».

— Что с тобой? — перекрикивая джаз, схватила его за футболку Юлька. — Что с тобой, что?

 Без тени раздумий и рефлексий она ударила его по щеке, по левой, треснутой пополам. Воронцов закричал на нее и попытался ударить в ответ. Она перехватила руку, что-то черное, загремев, откатилось в угол. Они упали на кровать. Начали теряться имена, стали находиться губы. Он все еще отворачивался, чувствуя, как липкое стекает по щеке. Но она ловила его губами и поймала. А потом полетела во все стороны одежда. Саманту Фиш сменяла Нора Джонс, а затем наоборот. Сначала он был снизу и постепенно высох рот, перестала стрелять щека. Она остановилась, протянула руку, выключился свет. Заскрежетали ножки стола, что-то упало и потекло по плиткам пола. Пульсация стекла по телу вниз. Он перевернул ее и замер.

 Теперь он стал первой скрипкой, замедлив темп. Он брал ее, как берет вечернее небо морскую беспечную волну. Она не открывала глаз, когда он рукой сжимал ее лицо. Он переворачивал ее, брал снова в полной темноте. В абсолютной темноте. Он сжимал ее, как сжимает кисть виноградарь. И она текла свежим вином, и он пил из ее кувшина. И чем больше он пил, тем больше наполнял ее. А когда наполнил, судорожно дернулся несколько раз, зарычал и впился в ее шею зубами.

 И пока их общее тело остывало, он молчали друг в друге. Сердца их стучали в унисон. По коже текли капли пота, стремясь друг к другу, сливаясь друг с другом.

 Одна из капель вдруг потекла по нечувствующему виску Воронцова и кожу вдруг защекотало. Он приподнялся на локте и капля вдруг упала вниз, на лопатку Юли. Непонятно с чего он вдруг закашлялся. Вышел из нее, упал на спину, приподнялся.

— Воды? — хрипло сказала она, не поднимая головы с подушки.

— Я сам, — кашляя, ответил он. — Сейчас свет включу.

— Нет, не включай, — попросила она.

— Почему?

— Просто не включай.

— Ну... Хорошо, — недоуменно ответил Воронцов. — А в чем проблема-то?

— Ни в чем. Просто не включай, я прошу тебя.

«Целых три раза попросила. Подряд. Какая-то проблема?» — подумал Александр и на ощупь нашел на столе пластиковую бутылку «Ессентуков». Естественно, едва не уронил початую бутылку «Луга-Новы».

— Растыка я, — ругнулся он на себя и сделал несколько шумных глотков.

 Юля хихикнула и сказала:

— Ты пьешь как зверь.

— Это хорошо или плохо?

— Мне нравится.

 Воронцов вспомнил, что за такую манеру питья и еды его вечно воспитывали бывшие женщины. Некультурно. И жена, на первых порах любовавшаяся лопающим мужем, в конце брака с отвращением смотрела на его манеру еды. Он подумал, стоит ли это говорить сейчас? Решил, что не стоит и просто хмыкнул.

— Чего хмыкаешь?

— Да так. Будешь чай? У меня особенный, я из Севастополя привез крымские травы.

— Ой, я же тебе покушать принесла, да, да. Погоди, сейчас я оденусь...

 Зашуршали стыдливые девичьи одежды.

— Забавный вы народ, женщины.

— Чем же забавные?

— Мои руки и... И прочее... Везде у тебя побывали, все облапали. А видеть себя не разрешаешь.

— Хорошего понемножку.

— Может, мне тобой любоваться хочется?

— Пе.Ре.Хо.Че.Тся, — сказала она по слогам.

 Когда уже Юля включила свет и они прищурились, Воронцов выдал шаблонную свою фразу:

— Красота спасет мир, ты же знаешь. С тебя можно лепить Венеру, только с руками и показывать за деньги.

 Но она сразу почувствовала фальшь:

— На пикап-тренингах научили так нелепо льстить?

— Почему нелепо-то?

— Потому что красота не спасает мир.

— Ну как, Достоевский же...

— Ты не забыл, что я с филфака? Во-первых, это не Достоевский, а его персонаж, достаточно глуповатый для такой фразы. Ты же сам писатель, разве твои персонажи и ты — одно и тоже?

— Нет, конечно.

— Так, тут перчики фаршированные, ешь.

— Юль, неудобно...

— Давай, давай, неудобно ему. Отработаешь. Так вот, во-вторых. О чем это я? А... Ты когда-нибудь видел, чтобы красота спасала кого-то? Вышли такие мужики на рать, увидели восход — ух, емана, красота какая! — и разошлись, всхлипывая от восхищения. Троянская война из-за чего началась? Из-за разногласий олимпийских богинь во взглядах на эстетику.

— Красивая. Умная. Готовишь вкусно. Где засада? — пробурчал Воронцов, поглощая перцы.

— Характер злобный, — ответила Юля.

— Посмотрим, — неопределенно ответил Воронцов.

— Шо посмотрим? Замуж не пойду.

— Чего тогда еду притащила?

— Жалко тебя, тощего. Да и себя. Костями, небось, синяков мне настучал. Ой, подчеревок же!