Кровь хрустального цветка

Расплывшись в улыбке, я вдруг срываюсь с места, мчусь вперед по извилистому коридору так, что свистит в ушах. Перед крутым поворотом припадаю спиной к стене и жадно прислушиваюсь.

Шаги стражей громыхают далеко позади. Улыбка становится шире.

Неудачники.

Снова бегу, выбирая темные боковые туннели и лестничные пролеты, несколько раз возвращаюсь по своим же следам – вдруг у южан достаточно острое обоняние, чтобы выследить меня по запаху. Наконец, удостоверившись, что окончательно оторвалась от стражей, я спешу по хорошо освещенному коридору, и позади меня нет ничего, кроме благословенной тишины.

Возможно, я больше никогда не увижу Ванта и Кавана, но сейчас в моем сердце не найдется ни грамма сочувствия.

Мне бы насторожиться от этого внезапного осознания. Очередная деталь в растущей груде свидетельств, на которые я упорно закрываю глаза…

Я теряю себя.

Я иду, зажигая факелы, окутывая рисунки золотистым светом, в котором одни элементы начинают проступать, а другие, наоборот, углубляются в скалу.

Когда я впервые наткнулась на этот коридор, желание украсить его нахлынуло столь мощно, что я не сумела удержаться. Он был темным, спрятанным от всех, заброшенным.

Уединенным.

Я начала рисовать по одному камню зараз – фреску из десятков, сотен, а потом и тысяч обрывков шепотов, связанных воедино.

Глаза цвета морской глубины, серебряный меч с украшенной цветами рукоятью, наполовину съеденная мраком луна, грозовые облака над увядшим растением, горящее дерево, оловянные чешуйки, отражающие свет.

Остановившись, провожу рукой по рисунку бутона белой розы, касаясь полураскрытых лепестков, испещренных знакомым созвездием мерцающих веснушек.

Маленький мальчик всегда бросается мне в глаза больше остальных… так или иначе.

Я рисовала его множество раз потому, что он в моих снах постоянно. Часто приходит, дарит улыбку, протягивает руки.

Отнимаю пальцы от камня и продолжаю идти, скользить взглядом дальше.

Прошло три года, прежде чем я поняла, что крошечные картины создают единое целое. Что каждый шепот – семя того, что я похоронила в глубинах своей души, а оно проросло, стремясь к свету.

Как бы ни старалась, я вижу не разрозненные маленькие картины.

Я вижу общее полотно.

С камней глядит множество людей – ростом с меня и таких же живых, словно в груди их бьются настоящие сердца, а по венам струится кровь.

И они вовсе не шепчут…

Они кричат.

У некоторых на лбу нарисованы угловатые перевернутые знаки, у других их нет. Некоторые стоят совсем близко, другие – дальше, их черты размыты, словно воспоминания маленькой, двухлетней меня были слишком расплывчатыми, чтобы из подсознания проступила четкая картинка.

Я иду дальше, от одного пристального взора к следующему, стараясь отводить взгляд от призраков, которых не собиралась рисовать, сосредоточиться на маленьких картинках.

Не получается.

Они смотрят. Призрачные взгляды обжигают, не позволяя себя игнорировать.

Когда я впервые заметила, что за мной кто-то наблюдает со стены, следит за каждым движением, я сбежала. Неслась отсюда, сверкая пятками, так быстро, что забыла сумку. Пришлось возвращаться, когда смогла хоть немного взять себя в руки.

В ту ночь этот мужчина приснился мне в кошмарах… разорванный на части.

Я увидела, как его пожирают три зверя, что преследуют меня каждый раз, когда я закрываю глаза.

Я два месяца разрисовывала другой участок стены – и вдруг поняла, что маленькие камушки складываются в еще одного человека. Еще одного, чьи обожженные куски я видела во снах.

Еще одного, потерявшего жизнь в тот день.

Я поняла, что рисую могилу. Воспроизвожу здесь, в темноте, лица умерших где они продолжат существовать по-другому – абстрактный панегирик, на который больно смотреть. Особенно теперь. Потому что в конце фрески, на самом краю голодной темноты, стоит маленький мальчик, который выглядит точь-в-точь как я.

Настоящая я.

И шепот, оттягивающий мою сумку… последний его кусочек. Я это знаю, хотя вовсе не собиралась его рисовать.

Ушли годы, прежде чем он показался на общей картине, словно моя память запрятала его глубже остальных.

Эта мысль пугает.

Я подхожу к границе света, опускаюсь на колени, роюсь в сумке. Отодвигаю банку с мышью и достаю другую, увесистую, со свежим раствором. Следом вытаскиваю мастихин и, наконец, камень, завернутый в кусок ветоши.

Никакого долота. Я больше не буду расписывать.

Эта история… окончена. Сегодня я ставлю последнюю, финальную точку.

Я разворачиваю слои ветоши и смотрю на свою работу.

На камне размером с кулак я изобразила руки. Почти такие же, как на наброске Рордина. Мягкие, расслабленные, непринужденно сложенные, несмотря на колючую лозу, которой я их обвила.

Связала.

Длинные, жестокие шипы врезаются глубоко в кожу, проливая алые струйки, резкая противоположность синим цветам, что растут на лозе. Питаются кровью.

Мастихином я счищаю старый раствор, затем зачерпываю немного свежей массы из банки. Дрожащей рукой размазываю раствор ровным слоем, а потом прижимаю шепот на место.

Я давлю на него ладонью и глубоко дышу, пытаясь заставить сердце перестать бешено колотиться в груди.