Кровь хрустального цветка

Пусть ее голос звучал хрупко, все остальное было сталью. Верхняя губа вздернута в оскале ненависти, в глазах пылал огонь. Орлейт смотрела на меня так пристально, словно видела сквозь кожу мою чудовищную сущность.

Часть меня вздохнула с облечением – готовая кричать, чтобы Орлейт вгляделась глубже. Изучала до тех пор, пока не изодрала бы себя обо все мои острые углы. Возможно, тогда она бы поняла, почему я застрял рядом… не по своей воле. Почему, если подойти слишком близко, все рухнет.

Но Орлейт не вгляделась. Она велела мне уйти.

Мне бы радоваться.

Трясу головой и вздыхаю, до хруста сжимая кулаки и жалея, что не могу с такой же легкостью лопнуть пузырь собственной ненависти. Узел плотно затянут на моих плечах, на шее. Когти впиваются в спину, в легкие, в гребаную грудь.

Подойдя к решетке, я смотрю вниз на прикованную к полу цепь. Она толще моей руки, натянута и убегает прочь, к крыше, где исчезает в отверстии в камне.

Я берусь за нее обеими руками, переношу вес и изо всех сил дергаю.

Вдалеке шаркает, тихо мяукает, когда цепь не поддается. Сантиметр за сантиметром я тащу ее, упрямую, к себе через отверстие. Вдоль позвоночника струится пот, у ног растет гора металлических звеньев, доходя мне до пояса.

Набросив цепь на торчащий из пола штырь, я разжимаю пальцы и встряхиваю руками. Тяжело дышу.

Вечное сражение. Она еще ни разу не облегчила мне задачу.

На решетке нет замка. Только засов. Я отодвигаю его и широко распахиваю дверь. Повернувшись, смотрю на добычу, в которой больше не осталось крови.

Кровь вся на мне.

Я всего лишь хотел свернуть оленю шею. Быстрая и безболезненная смерть. Но потом услышал влажный треск плоти, мышц и сухожилий, и голова отделилась от остального туловища. Пришлось оставить свидетельство моего гнева в лесу на съедение мухам.

Комнату сотрясает низкое рычание.

– Ладно, ладно…

Снова взвалив тушу на плечи, я вхожу в камеру, где пахнет испражнениями, мочой и мертвечиной. Вонью дикой, необузданной ярости, которой не найти выхода.

Я бросаю тушу оленя посреди комнаты, глядя на изувеченное животное и прекрасно зная, что за мной наблюдают из темного угла.

– Все как ты любишь, но без башки.

Единственный ответ – низкий животный рокот, который бесит меня больше, чем следует.

Запрокидываю голову к месяцу, там, в отверстии в крыше.

– Не надо так. Ты же знаешь, терпеть не могу, когда мы ссоримся.

Тишина.

Перевожу взгляд на обломки камней, разбросанные у основания дальней стены, и фыркаю:

– Опять попытала счастья с дырой, как погляжу. – Выгнув бровь, я смотрю в сторону теней в углу, у решетки, прямо в черные глаза, остекленевшие от серебристого света. – Думала, я не замечу?

Глаза моргают, голова слегка наклоняется. И тишина.

Одна только тишина, ничего больше. Никогда.

Я снова вздыхаю, сжимая переносицу.

– Не заглатывай все сразу, – бормочу я, стремительно покидая камеру.

Захлопнув дверь, возвращаю засов на место, освобождаю цепь и наблюдаю, как она улетает обратно в отверстие с такой скоростью, словно ее засасывает в воронку смерча.

Хрустят кости, ломаются и трещат, раздаются шлепки, глубокий сытый рокот, и я качаю головой из стороны в сторону, а потом, развернувшись, иду к выходу.

Иногда я воображаю, что эта тварь куда проницательней, чем есть, но это лишь ложь.

Я покидаю каменный мешок, запираю дверь и поднимаюсь по лестнице, окутанной такой плотной тьмой, что она кажется второй кожей.

Ты мне лгал.

Да, я лгал.

Орлейт ненавидит маску, которую я заставил ее носить. Она заявила об этом четко и ясно. Решение не делает мне чести, но я буду его отстаивать до тех пор, пока меня не зароют в землю. Я скорее разнесу мир на части, чем позволю им хоть мельком увидеть ее блеск.

Если это делает меня монстром в ее глазах, что ж…

Самое, чтоб его, время.

Глава 43 Орлейт

Пикник на свежем воздухе казался мне хорошей идеей – только вот пышный тост, щедро смазанный маслом и медом, никак не подсластит горький привкус у меня во рту. Первая твердая пища, на которую я смогла взглянуть без рвотных позывов, и я даже не могу ею насладиться.

Я хмурюсь и набиваю полный рот, сидя спиной к стене и глядя на двор, унизанный торчащими из трещин в плитах корнями. Они тянутся от древнего дуба в центре, почти заключенного в клетку тремя черными замковыми стенами, отчего двор становится весьма неплохим укромным уголком. С четвертой стороны открывается вид на полосу травы, которая перетекает в лес Ватешрам, чью густую листву заливает унылый серый свет.

Сквозь плотные тучи не пробивается и лучика солнца, и так продолжается уже несколько дней.

Небо сотрясает гром, и я вздрагиваю.

– Знатно громыхнуло, – бормочет Каван, убирая волосы цвета карамели с небесно-голубых глаз, и хмуро косится из-за ветвей на угрожающе набухшие облака.

Вант мрачно хмыкает, не потрудившись даже оторвать взгляд от пятна на земле, на которое он пялится уже минут десять. Его длинные пшеничные волосы собраны сзади в низкий пучок по южной моде. Вант угрюм, с тонкими, вечно поджатыми губами, что придает лицу кислое выражение и затмевает лучистые голубые глаза.