Кровь хрустального цветка

Не могу их винить, когда сам знаю тягу истинного, неумолимого голода.

Несколько минут спустя сквозь завесу покрытых листвой лоз продирается мужчина. Он высок, темноволос и широкоплеч. Едва заметив меня, он тут же выбрасывает в сторону руку, не давая полностью показаться миниатюрной женщине.

Наблюдаю за ними из-под края капюшона, держа в руке все еще теплое сердце кабана.

Женщина миловидна, с волосами до плеч, россыпью веснушек на щеках и раскосыми глазами, которые кажутся мне знакомыми. К ее груди привязан извивающийся сверток, она прикрывает его перепачканной землей рукой.

Они не двигаются. Я вырываю сердце, швыряю его на землю, а затем откидываю капюшон.

Мужчина испуганно вскрикивает и, выронив деревянное ведро, бросается на колени. Женщина опускается куда медленней – приседает в осторожном реверансе, видимо, чтобы не потревожить дитя.

– Владыка, – выпаливает напряженно мужчина. – Я так виноват. Не признал вас сразу.

Разглядываю их, отмечаю отсутствие иного оружия, кроме маленького клинка на поясе мужчины.

В горле зарождается низкий рокот, угрожая вырваться наружу.

– Вы… вы здесь проездом? – спрашивает мужчина и встречается со мной взглядом. Глаза у него сосново-зеленые, они распахиваются шире, когда он замечает кровавое месиво на земле со мной рядом.

– Да, – отвечаю я низким, ровным тоном. Мне совсем не нужна их паника. – У вас есть убежище?

Мужчина хмурится, женщина прикрывает сверток и второй рукой.

– Э-э, да, есть… – Глава семьи указывает на опрокинутое ведро, из которого высыпались белые, похожие на опухоль комки. – Мы храним там трюфели.

Его взгляд снова скользит по кабану, потом снова поднимается к моему лицу.

– Вам… вам оно потребуется? Чтобы сохранить добычу? Для одного это очень много мяса.

– Нет, – бормочу я и, выдернув из бревна кинжал, швыряю его вперед. Он вонзается в землю у ног мужчины по самую рукоять. – Бери. Идите прямиком в убежище и оставайтесь там до восхода.

Они оба бледнеют, женщина с широко распахнутыми глазами отступает на шаг.

– Конечно, – отвечает мужчина с быстрым кивком.

Они дрожащими руками лихорадочно собирают свои трюфели, подбирают кинжал и убегают, оставляя позади лишь резкий запах страха.

Я наконец позволяю рычанию вырваться, придаю ему веса, чтобы оно разнеслось по всему лесу. Властный звук пронизывает деревья, кустарники, саму землю, на которой я стою.

Бросаю немного потрохов ближе к линии деревьев и в ручей, затем обмазываю лицо, грудь и шею кровью добычи. Насадив тушу на влажную крепкую ветку, я подвешиваю ее над огнем, затем сажусь на испачканное алым бревно, натягиваю капюшон и жду.

Солнце зашло некоторое время назад и оставило лес погруженным во тьму, которая кажется более густой, чем обычно. Единственная отрада – огонь, что потрескивает, выбрасывая поток тепла и дыма.

Протягиваю руку и вращаю вертел, чтобы пламя прожарило кабана под другим углом, заставляя шкуру пузыриться и кипеть, издавая возмущенное шипение, когда на поленья и раскаленные камни капает сок.

Зверь был хорошо откормленный, от него исходит сильный, божественно вкусный аромат жареной дичи. Аромат, от которого у меня текут слюнки, когда я смотрю, как жир все стекает, стекает, стекает…

Поднимается ветер, унося запах в лес, пока я вращаю кабана в ритме своих медленно кружащих мыслей.

Возможно, дело в том, что время позднее и мои внутренние часы бьются в предвкушении, но я думаю о сиреневых глазах, что взирали на меня с нескрываемой злобой…

Ненавижу тебя.

О, ненаглядная. Ты даже не знаешь значения этого слова.

Лучше ненависть, чем те горячие взгляды, которыми она в последнее время меня поражает.

Еще один поворот шипящего, кипящего жертвенного животного.

Пока я не пронзил клинком его сердце, кабан рылся в лощине в поисках трюфелей, а трюфель дает сильный аромат. Он пропитал мясо, придавая жареному запаху земляную нотку.

Описывая круги, кабан смотрит в никуда широко распахнутыми глазами. Из раззявленной пасти торчат клыки. Он завизжал на меня, умирая, и я вижу отголосок этого звука на его наполовину обугленной морде.

Непредусмотрительно. Благоразумнее было бы отрубить ему голову.

Тыкаю кабана заостренной палочкой, выпуская струйку ароматного сока точно такого же цвета, что и жидкость, которую каждый вечер предлагает мне в кубке Орлейт.

Со вздохом гоню мысль прочь.

Ненавижу этот, мать его, цвет.

Кра перестают верещать, лесные песни затихают на пике, и я, в который раз проворачивая кабана, слышу прямо за линией деревьев хруст ветки.

Потом раздается сопение и почти неразличимый рык.

Волоски на руках и ногах встают дыбом, внутри, угрожая хлынуть через край, вскипает буйство.

Еще поворот, самодельный вертел скрипит под тяжестью мяса. Еще одна ароматная капля падает на пылающие дрова.

Еще хруст.

Не в моей природе сидеть к угрозе спиной, особенно к той, что так сильно пахнет мускусом. Но я выдерживаю натиск инстинктов и выжидаю…

Прислушиваюсь.