Кровь хрустального цветка

Крадусь к нему на цыпочках, прячась от лунного света в омутах тени, что скопились у основания стены. Пусть я не вижу существ, что снуют ночью по лесу, я знаю, что они наблюдают. Чувствую на себе их взгляды из-за Черты.

По спине будто пробегают неосязаемые пальцы, я роюсь в кустах в поисках камня, который вчера выбросила, и наконец мои губы кривит улыбка: вот он.

Отведя руку назад, я представляю лицо Рордина и бросаю камень. Взрыв стекла…

Проклятье, вышло громковато.

Медлю в ожидании, не выскочит ли из тени Бейз. Убедившись, что берег чист, я запасной банкой из сумки сбиваю остатки стекла, потом разворачиваюсь и спускаю в окошко ноги, тело и наконец повисаю на пальцах на несколько напряженных мгновений.

Готовлюсь к падению.

Приземляюсь с гулким стуком, который потрясает мой больной мозг, затем ищу в сумке свечу и спички. Зажигаю фитиль, окутывая призрачную мебель, разбросанную по комнате, ярким сиянием – и вокруг сразу оживают в танце и ползут по стенам вытянутые тени.

Ничто не съеживается. Ничто не движется, не шуршит.

Я одна.

Воздух кажется густым и тягучим, словно он был заперт здесь так долго, что без движения совсем обленился.

Откашлявшись, я на цыпочках обхожу осколки стекла и крадусь к большому силуэту, чей белый саван тут и там провисает под тяжестью пыли. Приподнимаю край простыни, заглядываю. Хмурюсь, стягиваю ее полностью и, развеивая ладонью пыль, обнаруживаю шкаф.

Нежнейшего розового оттенка, с резным рельефом в виде наброска сада.

Тяну за изящную ручку и выпускаю еще одно облако пыли, которое чуть не гасит мне свечу. Дверца со скрипом приоткрывается, и я заглядываю внутрь… Пусто.

– Наверное, это и правда просто старая пыльная кладовая.

Перехожу к следующей простыне и, откидывая край, открываю набор тумбочек к шкафу. Потом – изголовье кровати, а еще – миленькую колыбельку со стопкой вязаных одеял, со временем пожелтевших. Они мягкие, как сливочное масло, и я зарываюсь в одно носом, отмечая слабый, непривычный аромат ванильных бобов с ноткой сырой почвы.

Все это принадлежало предкам Рордина?

Нахмурившись, откладываю одеялко и сбрасываю очередную простыню: под ней сундук, украшенный точно так же, как и все здесь. Рядом с ним на полу стоит закупоренная урна и множество баночек размером не больше пальца.

Поднимаю крышку сундука – тяжелая, изогнутая, она возмущенно скрипит. И я изумленно распахиваю глаза и охаю, глядя на россыпь крупных драгоценных камней, что сверкают в мерцающем свете.

Рордин не из тех, кто любит выставлять богатство напоказ. Единственные драгоценности в замке, которые я видела, за исключением собственных алмазных инструментов, болтались в ушах тех, кто посещал Трибунал.

Щурюсь, разглядывая прозрачный камень, частично скрытый другим, большим и черным, достаю его и подношу поближе к пламени, чтобы оценить его чистоту. Теплый свет отражается от множества плоских граней, разбрасывая по всей комнате яркие пятна.

Что-то внутри меня рвется при виде этого, словно кто-то слишком резко дернул струну лютни.

Возвращаю камень обратно и, пропуская сокровища сквозь пальцы, вдруг обнаруживаю старую книгу с оттиснутыми на кожаном переплете золотыми буквами. Вызволяю ее из могилы, ставлю ногу на край сундука и, положив находку на бедро, обвожу пальцами название.

Те Брук о’Авалансте

Повторяю слова три раза, выговаривая новые звуки, пробуя их на вкус. Бросаю взгляд на сундук, потом снова на книгу и пожимаю плечами, решая, что в старой пыльной кладовой она все равно никому не нужна. Кладу ее в сумку и закрываю сундук, запечатывая красивые камни в их гробнице, которая вряд ли вновь увидит свет.

Снаружи начинают щебетать птицы, оповещая меня о восходе солнца, и я принимаюсь искать то, что можно прислонить к стене, чтоб стало легче вылезти через окно.

Взгляд цепляется за торчащий из-под простыни угол оцинкованной картинной рамы. На ткани не осело пыли – значит, на то, что под ней скрыто, кто-то недавно смотрел.

Нахмурив брови, резко поворачиваюсь, вглядываюсь в сумрачные углы комнаты.

Двери нет. В тенях никого.

Дергаю ткань, и, когда она падает на пол, моя ладонь сама собой прижимается к груди…

Боюсь моргнуть, чтоб не испортить вид, и мое прерывистое дыхание – дань уважения шедевру перед моими глазами.

Я еще никогда не видела столь прекрасной картины, как эта, заключенная в резную раму.

Мужчина и женщина, по колено в траве, бредут бок о бок по вершине пологого холма. Издали надвигается гроза, ветер отбрасывает в сторону длинные, цвета воронова крыла волосы женщины. Все прорисовано до такой мелочи, что я чувствую, как могла бы провести по прядям кончиками пальцев – пригладить или заплести в длинную косу, чтобы они не падали ей на лицо.

Ее спутник наполовину скрыт тенью, он широкоплеч и уверен в себе. Но настоящая красота – между взрослыми, пойманная в вечности масляной краской. Маленькая девочка с длинными серыми волосами, что разметались вокруг нее в искусственной жизни.

Ее счастье бурлит во мне, такое же осязаемое, как орган, который тяжело бьется в груди.

И в следующий же миг оно утекает.