Кровь на эполетах

Мгновенно сообразив, я спрыгнул с крупа и ничком рухнул на вытоптанную копытами траву, уронив при этом топор. За спиной грохнул залп, и все вокруг затянуло серым дымом. Я встал и, волоча ноги, побрел к своим. Идти было тяжело — из меня будто выпустили воздух. Из дыма выскочили Синицын с Пахомом и, подхватив меня под руки, затащили в глубь каре, где усадили на траву.

— Сейчас, сейчас, — забормотал денщик, пытаясь снять с меня кивер. Руки у него дрожали, подбородочный ремень никак не поддавался.

— Отстань! — прикрикнул я. — С чего тебе вздумалось?

— У вас кивер разрублен, лицо и мундир в крови, — сообщил стоявший рядом Синицын. — Нужно осмотреть рану.

— Это не моя кровь, — сказал я и, подумав, стащил кивер. Осмотрел. М-да, приложили знатно: лезвие сабли, миновав репеек[2], разрубило верх, дойдя до латунной гренады[3], однако не затронув ее. Дубленая кожа выдержала, крови внутри не наблюдалось. Я на всякий случай ощупал голову — цела. Вот и ладно. Я нахлобучил кивер обратно на голову. Пахом с Синицыным стояли впереди, странно на меня глядя.

— Антип Потапович! — нахмурился я. — Почему вы здесь? Там же бой!

— Нет больше боя, — ответил он. — Наши подошли. Бегут французы. Спасла Царица Небесная.

Он размашисто перекрестился. Я вскочил на ноги. Гусары улепетывали на другой берег, часть их уже успела перебраться через реку. Вслед скакали всадники в блестящих кирасах и, догнав отставших, наотмашь рубили палашами. Вот почему гусары смотрели в сторону — пришла, значит, подмога. Где ж ее носило?

— Вот что, Потапович, — сказал я подпоручику. — Несите раненых сюда, мне нужно их осмотреть, а вы трофеями озаботьтесь, не то другие желающие найдутся. И еще, — указал я рукой. — Кони битые лежат, видите? Это свежина. Разделывайте и варите. Люди голодны.

— Слушаюсь, ваше благородие! — вытянулся Синицын, повернулся и убежал. Это с чего он «благородствует»? Офицер ведь, а не нижний чин.

— Ваше благородие! — подскочил Пахом. — Вам бы умыться и мундир постирать.

— Потом! — отмахнулся я.

Протерев тыльной стороной ладони глаз и убедившись, что тот видит, я занялся ранеными. К моему удивлению их оказалось немного — шестнадцать человек. Погибло одиннадцать егерей — все новобранцы. Но об этом я узнал чуть позже. Пока же занимался сортировкой раненых. Итог оказался грустным: половина не выживет. Пулевые раны в грудь и живот… Не со здешней медициной. Я приказал отнести безнадежных в монастырь, как и павших. Монахи их соборуют, а после отпоют и похоронят на кладбище. Редкий случай для солдата на войне. В следующий час я чистил раны, зашивал их и бинтовал. Мне помогали санитары из нестроевых. За спиной шла какая-то суета, раздавались команды, топали сапоги — я не обращал на это внимания. Внезапно все стихло. Закрепив бинт на руке раненого унтера, я выпрямился и обернулся. Ага, начальство пожаловало. В нескольких шагах от меня верхом на гнедом жеребце сидел Паскевич в окружении командиров бригад и полков. Спешнев тоже здесь. Все молча смотрели на меня. Напротив застыл батальон — ротные успели построить людей. Правда, стоят — как бык поссал, да и выглядят солдатики не орлами. Амуниция перекошена, некоторые без головных уборов. Рожи черные от порохового дыма. Но что есть, то есть. Я направился к начальству и, не доходя пары шагов, остановился и бросил ладонь к киверу.

— Ваше превосходительство! Первый батальон 42-го егерского полка, выполняя ваше приказание, вступил в сражение с неприятелем и не позволил тому захватить Малый Ярославец. Отбиты две атаки противника, разрушена наведенная им переправа. Наши потери — 27 человек. У французов убитых не менее сотни. Командир батальона капитан Руцкий.

— Что у вас за вид, господин капитан? — нахмурился Паскевич. — Весь в крови, кивер разрублен. Вы ранены?

— Никак нет, ваше превосходительство! Это не моя кровь.

— Тогда займитесь собой. Офицеру надлежит выглядеть, как подобает даже на поле боя, а вы с ранеными возитесь. На то военные медики есть. И за подчиненными приглядите, а то не батальон, а партизанский отряд какой-то. Слоняются по полю, мертвых французов обдирают. Другие убитых коней потрошат. Мародеры, а не егеря. Господин подполковник, — повернулся он к Спешневу. — Приглядите.

Паскевич завернул жеребца и поскакал к городу. Следом устремилась свита, оставив Спешнева. Семен спешился и подошел ко мне.

— С чего генерал на меня напустился? — спросил я.

— Выговор от Раевского получил, — объяснил Семен. — Опоздали мы к городу, Дохтуров раньше успел. Кирасиры тоже. Ладно, плюнь! — махнул он рукой. — Иван Федорович — человек справедливый, погорячится и отойдет. Рад видеть тебя живым. Но собой займись, а то вид, как у вурдалака, — он хохотнул. — Тяжко пришлось? — спросил сочувственно.

— Не сладко, — вздохнул я. — Не чаял уцелеть.

— Позвольте я расскажу, — подключился к разговору подошедший к нам Синицын. — А господин капитан пусть займется собой.

Спешнев кивнул, и они с подпоручиком отошли в сторону. Ко мне подбежал Пахом с ведром воды и ковшом в другой руке.