Кровь на эполетах

Походная штаб-квартира Кутузова располагалась в Малоярославце. Меня это удивило: ожидал, что Тенишев отведет меня на холмы к какому-нибудь походному шатру, однако мы повернули к городу. Значит, светлейший чувствует себя уверенно и не опасается внезапного нападения французов. Мы подъехали к дому, окруженному забором из досок, одноэтажному и деревянному, но большому и солидному, даже колонны у крыльца имелись. В окнах — свет, разглядеть можно. Наверняка особняк какого-то местного помещика или городского головы. У ворот дома стоял караул из гвардейцев. Нас он пропустил беспрепятственно, мы въехали во двор, где спешились и, поручив коней подскочившим солдатам, поднялись по ступенькам крыльца.

— Ожидайте, — сказал князь, заведя меня в просторную прихожую. — Я доложу.

Он скрылся за высокой дверью, крашенной белой краской, а я остался стоять. В прихожей было довольно светло: горели свечи в напольных канделябрах из бронзы. Вдоль стен стояли стулья, которые занимали незнакомые мне офицеры. Нас они встретили любопытными взглядами, но тут же вернулись к прежнему занятию, продолжив какой-то свой разговор. Свободного стула для меня не нашлось, уступать никто не собирался, да и с чего бы? Как успел заметить, я здесь младший по чину. Приняв независимый вид, как писали классики, поправил перевязь и одернул, насколько это можно было сделать одной рукой мундир, после чего стал ждать. Впрочем, недолго.

— Заходите, господин капитан! — сообщил выскользнувший из двери адъютант, и я последовал его приглашению, успев заметить недоуменные, а то и сердитые взгляды обитателей прихожей. Видимо, их обидело такое внимание к какому-то обер-офицеру. Не успел явиться, а уже получил доступ к телу.

Свечей в комнате за дверью горело гораздо больше, и за порогом я моргнул, привыкая к их свету. А когда открыл глаза… Приехали! Комната буквально сияла золотым шитьем генеральских мундиров и украшавших их орденов. Похоже, у главнокомандующего собрались командиры корпусов и дивизий, и вот сейчас все они, кто с любопытством, а кто и с недоумением, смотрели на меня. Среди генералов я разглядел Паскевича. Собравшись с духом, отыскал взглядом Кутузова и бросил ладонь к киверу.

— Ваша светлость! Командир первого батальона 42-го егерского полка 26-й дивизии капитан Руцкий по вашему приказанию прибыл. Здравия желаю!

— И тебе здравствовать, голубчик! — улыбнулся Кутузов. — Подойди ближе, что встал в дверях?

Я подчинился.

— Что у тебя там? — поинтересовался светлейший, уставившись единственным видящим глазом на трофеи в моей левой руке.

— Вот, — я выложил их на покрытый картой стол. — Как изволите видеть, шпага и шляпа. Принадлежали французскому генералу, убитому сегодня моими егерями при попытке неприятеля навести переправу через реку. Из показаний пленных французов следует, что генерала звали Дельзон и командовал он 13-й дивизией 4-го корпуса Богарне.

Никаких пленных я, конечно, не опрашивал, а про Дельзона знал по историческим источникам своего времени. Да, и какая разница? Генерал был? Был. Шпага и шляпа — вот они. Пожалуйте награду! Краем глаза я заметил, как вытянулось лицо Паскевича. Ну, да, трофеи мог принести он и получить за это плюшек, Руцкий же потянул одеяло на себя. А вот нефиг было строить меня на лугу!

— Гляньте на него, господа! — повернулся к генералам Кутузов. — Вот он, герой сегодняшнего дня. С одним батальоном сумел остановить корпус неприятеля, не позволив тому захватить Малый Ярославец. Да еще генерала французского подстрелил. Как сумел? — спросил, глянув на меня.

— Укрыв батальон в прибрежных зарослях, дав возможность французам навести переправу через реку, после чего мы их перестреляли, а переправу разрушили. Неприятель обозлился и бросил на нас кавалерию. Мы встали в каре и отбивались, пока не подоспела подмога.

— Правду говорят, что французов топором рубил? — сощурил свой единственный видящий глаз Кутузов.

Надо же! И об этом донесли.

— Пришлось, ваша светлость, — признался я. — Гусары фронт каре прорвали. Могли взять нас в сабли. Нам от французских саперов трофей перепал — топор на длинной рукояти. Я схватил его и стал бить обухом лошадей передовых гусар. Силой меня бог не обидел, хрясь по лбу коня — и тот лежит.

Генералы засмеялись.

— И много набил? — поинтересовался Кутузов, улыбнувшись.

— Не считал, ваша светлость, но с полдесятка голов точно.

Генералы уже хохотали. Ага, весело им! Самих бы туда!

— А далее? — спросил Кутузов.

— Егеря дали залп и отогнали неприятеля, а я вернулся в строй.

— Хочу заметить, ваша светлость, — подключился к разговору Паскевич, — что, когда я прибыл в батальон, то нашел капитана Руцкого всего в крови и в разрубленном кивере. Последний и сейчас на нем. Поначалу подумал, что это кровь наших солдат. Капитан в прошлом лекарь, и, когда выдается время, пользует раненых в бою. Однако позже мне довели, что кровь та французская. Руцкий не только лошадей бил, гусарам тоже перепало. Они настолько испугались капитана с топором, что отпрянули от каре и более не атаковали.

Ага, это он так извиняется. Ладно, я не злопамятный.