Кровь на эполетах

— Сымайте мундир, ваше благородие! — запричитал, ставя его у моих ног. — Умойтесь, а я с мундиром к колодцу сбегаю, пока воду не вычерпали. Постираю, а то глянуть боязно. Даже эполеты кровищей залило. Присохнет — не отчистишь.

Я подчинился. Пахом слил мне на ладони, и я, фыркая, смыл кровь с лица, головы и шеи. Красная вода стекала на зеленую траву. Хорошо, что плотное сукно не пустило кровь к рубашке, и та осталась белой. Запасной-то с собой нет. Утершись поданным денщиком полотенцем, я накинул на плечи поднесенную кем-то из солдат бурку и надел кивер. Пахом, подхватив опустевшее ведро и повесив на руку мундир, убежал с ними к монастырю. Повернувшись к реке, я смотрел, как на обширный пойменный луг вытекают с улиц Малоярославца и в обход его колонны наших войск. Шла пехота, рысью спешила кавалерия, упряжки тянули пушки. Артиллеристы устанавливали их вдоль околицы. Явились — не запылились! Одно хорошо: французы могут побояться наводить переправы в виду такой силы, и до боев на улицах города дело не дойдет. Их не завалят трупами, как в моем времени. Хотя кто знает?

Семен закончил разговаривать с Синицыным и направился ко мне. Подойдя, встал и покрутил головой.

— Ну, ты и ухарь, Платон! С топором на гусар… С чего тебе вздумалось?

— Прорвись французы внутрь каре, порубили бы всех! Нам хотя бы пару пушек… Где, кстати, Кухарев с фон Боком?

— Там! — Спешнев указал на околицу. — Дохтуров с Раевским собрали все орудия вместе. Будут бить по французам, чтобы через реку не лезли.

Словно подтверждая его слова, батареи на околице дружно выпалили. Черные мячики ядер устремились через реку к невидимым мне целям. Луг заволокло пороховым дымом. Началось.

— Ты вот что, — сказал Семен. — Забирай батальон и уводи за город. Паскевич сказал вас сменить. Приводи людей в порядок, а то в самом деле выглядят непотребно. Сюда светлейший с армией и штабом прибывают. Увидят — позору не оберешься. Знаешь, ведь, штабных.

Он хлопнул меня по плечу и направился к лошади. Подобрав перекинутый через ее голову повод, вскочил в седло и ускакал. А я стал распоряжаться. К тому времени, как батальон встал в походные колонны, вернулся Пахом с застиранным мундиром. Сукно его было волглым и холодным. Я надел мундир поверх рубашки и застегнул пуговицы — на теле высохнет. Чай, не баре. Накинул на плечи бурку.

— Батальон, марш!..

Город мы обошли с востока. Улицы Малоярославца были забиты войсками — не пробиться, а вот луг за городом оказался свободным. Наши лошади обнаружились там: мирно щипали осеннюю травку. Ко мне подбежал командовавший коноводами унтер.

— Ваше благородие! Исполняем приказание. Кони и люди — все на месте.

— Что лошади не расседланы? — спросил я.

— Ждали: вдруг понадобятся, — смутился он. — Только подпруги ослабили.

— Расседлать! — велел я. — Напоить и накормить. И пусть каждый егерь обиходит своего коня. Лошадьми убитых и раненых займитесь сами.

— И много таких? — спросил унтер.

— Двадцать семь, — вздохнул я.

— Слава тебе, Пресвятая Богородица! — перекрестился унтер. — Мы тут, стрельбу слыша, гадали: вернется ли кто? Зело крепко палили. А все тута.

Можно считать и так. Унтер убежал, ко мне подошел Синицын.

— Тут в овине соломы немного нашлось, — сказал, указав на недалекий сарай. — Отдохните, Платон Сергеевич! За людьми сам пригляжу.

Я ощутил, как скользят вниз тяжелые веки. Синицын прав: что-то я вымотался. Бессонная ночь, бой…

— Спасибо, Антип Потапович, — кивнул я. — В самом деле. Люди пусть тоже отдыхают. Часовых только выставьте.

Сопровождаемым Пахомом, я добрел до сарая, где, расстелив бурку на охапку соломы, повалился на нее и укрылся полой. Уснул сразу, несмотря на недалекий грохот орудий.

Растолкал меня Пахом. Казалось, только смежил веки, как уже трясут.

— Вставайте, ваше благородие, — причитал денщик. — Вечереет уже. Вам поесть надо.

Я сел на расстеленной бурке и осмотрелся. За растворенными воротами овина серел полумрак. Сколько я спал? Часов пять. Точней не скажу — забыл глянуть на часы. Тихо, не стреляют. То ли французы не решились атаковать, то ли их отбили. Малоярославец наш. Будь иначе, меня подняли бы раньше.

Я встал и вышел наружу. На лугу возле овина горели костры — много. В их свете мелькали тени, и доносился шум, который производит большое число людей. Понятно: на лугу не только мы.

— Армия подошла, — подтвердил Пахом. — Кто-то возле нас встал, а так все там, — указал он на юг.

Я повернул голову. Окружавшие Малоярославец холмы все были в желтых точках костров — как будто кто-разбросал горящие свечи.

— Идемте, ваше благородие, — позвал Пахом.

Мы подошли к костру. Я сел на притащенный кем-то чурбак. Денщик подал мне котелок и ложку. Я зачерпнул горячее варево и поднес ко глазам. Щи?

— Так, точно ваше благородие! — подтвердил Пахом.

— Капусту где взяли?

— У местных обывателей. Не подумайте, ваше благородие, — заторопился денщик. — Все по чести. На трофеи сменяли. За топор хранцузский целый воз насыпали.

Я бросил ложку в рот, прожевал. Вкусно! Но…

— Это не конина.