Кровь на эполетах

— О чем жалеть, Платон Сергеевич? — пьяно улыбнулся Кухарев. Все-таки набрался, выпивоха. — К своим же пришли. В баньке попарились, водочки выпили, скусно и сытно поели. Заночуем опять же под крышей — в тепле и на кроватях, а не на еловых лапках в шалаше. Всегда бы так воевать!

Он хохотнул. Офицеры заулыбались.

— Егор Кузьмич прав, — сказал Синицын, — но сказал не все. Понимаю так, что вам неудобно перед нами, Платон Сергеевич. Что ради вашей дочурки, отряд проделал такой марш?

Я кивнул.

— А вот это зря, — покачал головой подпоручик. — Ради вас мы бы на край света пошли. Скажу, почему. Коли б не вы, мы в этом Залесье, — он постучал пальцем по столу, — еще летом легли бы. А не здесь — так в Смоленске или под Бородино. Возьмем Малый Ярославец. Командуй нами тот же Спешнев — не в обиду ему будь сказано, человек он хороший, но никто бы не уцелел. Растерзали бы французы. Вы ж придумали, как переправу им сорвать и нас спасли, когда гусары каре прорвали. Я прав? — посмотрел он на офицеров.

Те закивали.

— Ладно, такова доля солдатская — живот свой сложить, — продолжил Синицын, — продолжил Синицын. — Но теперь мы при эполетах, — он коснулся пальцем плеча. — Только не видать нам офицерства без вас, Платон Сергеевич. Именно вы убедили Спешнева написать представления на наши чины. Я, как фельдфебель, еще, может, и выбился бы в прапорщики, а вот остальным не светило. Теперь мы благородия. Моих сыновей не запишут в полк, и они не будут тянуть лямку, как их батька[2]. Ни меня, ни их никто не посмеет высечь, даже зуботычину дать не посмеют. Потому как нельзя! Дворяне-с, — хмыкнул он. — Какие-никакие, но по бумагам числимся. С трофеями опять-таки вы ловко придумали. Не скажу, что мы раньше их не брали, да только как? Ухватил, приховал — твое. А нет, увидит командир и давай сразу ругаться, судом грозить. Дескать, мародерствовуешь. У самого, может, задница голая, последний кусок перед жалованьем доедает, но спесь дворянская не позволяет нагнуться и подобрать. Вы не только разрешили, но еще наладили дело так, что каждому доля перепадает. Кое-кто уже и капиталец скопил. Кончится война, выйдем в отставку, кто лавку заведет, а кто трактир откроет. Будем жить и горя не знать.

— Нельзя дворянину в лавке торговать, — возразил я. — В трактире — тем паче.

— Зачем же самому, Платон Сергеевич? — улыбнулся Синицын. — На то людишки есть — мещане или купцы. От живой копейки не откажутся. Я вам более скажу: к офицеру в отставке купцы в товарищи наперебой проситься станут. Дворяне ведь податей не платят, у них барыш больше.

Вот что значит — человек в своем мире живет. Я бы не додумался.

— Так что мы за вас горой, — закончил поручик. — Даже не сомневайтесь.

Остальные офицеры закивали.

— Спасибо, друзья, — сказал я растрогано. — Только не спешите пока лавки заводить. Вот добьем Бонапарта, тогда и решим. Я выйду в отставку — надоело кровь лить, лечить людей стану. Женюсь. Ей вот, — я погладил Мари по голове, — надо мать хорошую найти, да еще с приданым хорошим. Стану помещиком, и такие люди, как вы, мне понадобятся. Управляющими там, заводчиками, смотрителями. Найдем дело. Жалованье хорошее положу. Согласны?

Офицеры переглянулись и закивали. На душе стало тепло. Обзавелся я друзьями в этом мире — и полгода не прошло. На войне люди сходятся быстро.

— Осталось только невесту найти, — заключил я.

— А чего ее искать? — хмыкнул Егор. — Вот Аграфену Юрьевну, графинюшку нашу, и берите. Барышня она добрая, и приданое за ней богатое дадут. У матушки-графини тысяча душ.

— Хочешь возле нас пристроиться? — ухмыльнулся Ефим.

— Почему бы и нет? — расправил плечи Егор. — Мне Наталья Гавриловна, уезжая, имение поручила, и я его сберег. Хранцузов не допустил, крестьяне даже куль господского зерна из закромов не вынесли, хотя пробовали. Быстро разъяснил, — Егор показал внушительных размеров кулак, — а другие мужики добавили. Барыня у нас добрая, людишек почем зря не обижает, такую не грабить должно, а бога на нее молить. Коли Платон Сергеевич Залесье в приданое получит, люди и вовсе обрадуются. Его тут крепко уважают. Пики, что господин капитан нам оставил, помогли от антихристов отбиться. Многие на том разжились. У каждого теперь лошадка есть, сапоги, серебро в кошеле брякает. Часть добычи, как хранцуза прогонят, продадим. Года два можно не думать, где на подати деньгу взять.

Хм! Сомневаюсь, что Егор только от фуражиров отбивался, наверняка и на большую дорогу ходил. Обоз у французов взяли — это к гадалке не ходи. Ну, и ладно, не моя забота.

— Что ж. Жених согласен, люди, — я указал на Егора, — тоже. Осталось невесту уговорить.

— Ну, дык, — Егор почесал в затылке. — Аграфена Юрьевна — барышня добрая, но с норовом.

— Плохо еще мы воспитываем наших графинь, — сказал я голосом товарища Саахова из фильма «Кавказская пленница».

Офицеры захохотали.

— Спокойной ночи, господа! — сказал я, вставая. — Не засиживайтесь! На рассвете уезжаем.