Кровь на эполетах

— Кто-то в гости пожаловал, — определила Хренина, привстав со скамьи.

В своей правоте графиня убедилась, въехав во двор. В стороне от крыльца стоял крытый возок, из которого уже выпрягли лошадей. У конюшен Хренина разглядела казаков, кормивших своих коней. «Это ж кого такого важного принесло?» — подумала она и почти немедля получила ответ.

— Его сиятельство Платон Сергеевич Руцкий приехали, — сообщил подбежавший к саням лакей. — Ранены оне-с.

— Ох! — выдохнула Груша, прижав руки к груди.

— Тяжко что ли? — спросила графиня.

— Не сказать, чтоб очень, — покрутил головой лакей. — В баню сами шли-с, денщик под руку поддерживал. После бани откушали и легли отдыхать в комнате для гостей. Попросили дочку к ним привести, и с тех пор там с нею.

Хренина переглянулась с дочерью.

— Я его навещу! — сказала Груша. — Прямо сейчас.

— Неловко незваной, — засомневалась графиня. — Отдыхает ведь.

— У него рана, — возразила дочь, — а я в лазарете офицеров лечила. Чем Платон Сергеевич хуже?

— Ладно, — согласилась Хренина, поняв, что Груша не отступится. — Только приведи себя в порядок. Вон, волосы растрепались. И лицо умой. Пусть он тебя красивой увидит.

Спустя четверть часа Груша с корзинкой в руке подошла к дверям комнаты для гостей. Замерла, прислушиваясь. Из-за двери доносился звонкий детский смех. Груша ощутила укол ревности — с ней Маша так не веселилась. Помедлив, она осторожно постучала в филенку. Ей не ответили, и Груша нажала на ручку. В комнате ее глазам предстала удивительная картина. Платон, укрытый до подмышек одеялом, лежал на кровати спиною к двери, а перед ним, под тем же одеялом, пряталась девочка. Причем, так, что снаружи торчали ножки в вязаных чулочках.

— Где моя дочь? — громко спрашивал Платон по-французски. — Куда спряталась? Не могу найти. Ага, вот из-под одеяла чья-то ножка торчит! Это ее?

Он тронул маленькую ступню.

— Нон! — пискнули из-под одеяла, и ножка исчезла.

— Тогда эта!

— Нон!

Вторая ножка тоже исчезла.

— Где же Мари? — с деланной тревогой в голосе вопросил Платон.

— Здесь! — девочка сдернула одеяло с головы.

— Вот она! — радостно воскликнул Платон, подхватил Мари под мышки и поднял над собой, перед этим опрокинувшись на спину. Девочка радостно взвизгнула и заболтала в воздухе ножками. Весело смеясь, она завертела головкой и увидела Грушу.

— Тетя, — сказала, указав пальчиком.

Платон повернул голову, и Груша заметила, что он смутился.

— Здравствуйте, Аграфена Юрьевна! — сказал, усадив девочку на постель. — Воротились? Яков сказал, что вы с матушкой в отъезде.

— Воротились, — кивнула Груша и подошла ближе. — Здравствуйте, Платон Сергеевич! Мне нужно осмотреть вашу рану.

— А зачем вам на нее смотреть? — удивился он.

— Затем, что в Твери я три месяца подвизалась в лазарете, — объяснила Груша, решительно подтащив к кровати стул и водружая на него корзинку. — Лечила раненых офицеров. Сам начальник лазарета хвалил: мои подопечные выздоравливали скорее прочих. У меня и лекарский припас с собой. И не возражайте, Платон Сергеевич! В дороге рана могла загноиться.

— Изумлен, Аграфена Юрьевна, — покрутил он головой. — Ладно, смотрите.

— Следует увести Машу. Не след ей на такое смотреть.

— Я с папА! — закапризничала девочка.

— Пусть останется, — поддержал ее Платон. — Дети в ее летах не боятся крови. Им просто любопытно.

— Как скажете, — вздохнула Груша. Девочка помешает им объясниться, а она на это рассчитывала.

Платон тем временем отсадил Мари дальше, откинул край одеяла и задрал рубаху, после чего повернулся на бок. Груша осторожно размотала полотняный бинт и склонилась над раной.

— Больно? — спросила, ткнув пальцев возле шва.

— Чуток, — сказал он.

— А здесь? Здесь?.. Рана сухая и не гноится, — заключила, закончив обследование. — Хотя покраснение кожных покровов наблюдается. Придется полежать. Чем вас так? Саблей?

— Штыком, — ответил он.

— Сейчас я смажу шов бальзамом и наложу повязку, — сообщила Груша.

Внезапно в разговор вмешалась девочка.

— ПапА бо? — спросила, указав пальчиком на рану.

— Да, милая, — ответил Платон. — Папе больно.

Мари погладила его по щеке, а затем поцеловала. Груша увидела, как из глаза Платона выкатилась слезинка и побежала по щеке.

— Простите, Аграфена Юрьевна, — сказал Платон, шмыгнув носом. — Не помню уж, когда меня жалели. Да еще дите…

«Какая у него нежная душа! — подумала Груша. — Вот не ожидала: через столько сражений прошел! Впору ожесточиться».

— Приподнимитесь! — попросила.

Закончив бинтовать, она сложила медицинский припас в корзинку.

— Присядьте, Аграфена Юрьевна! — попросил Платон. — Хочу на вас посмотреть. Полгода не виделись.

Груша поставила корзинку на пол и села на стул.

— Вы изменились, — сказал он минутой спустя. — Разительно. Летом прошлого года я видел барышню — очень милую, добрую и немножко восторженную. Сейчас же передо мной совершенно взрослая женщина, знающая, чего хочет.

— Это плохо? — спросила Груша.

— Что вы! — покрутил он головой. — Нисколько. Наоборот. Рад видеть вас такой, хотя, признаюсь, не ожидал.

— Будет время привыкнуть, — сказала Груша. — Вы к нам надолго?

— До выздоровления, если не прогоните.