Кровь на эполетах

– Дай сани с упряжкой. Как раз освободились от провианта. Приедем в Минск, спишем. Скажем, что кони пали по пути.

– Лошади есть хотят, – покачал головой подпоручик. – Чем кормить-то будут?

– А ты узнай, – посоветовал я.

Потапович сходил и вернулся повеселевший: мужики сказали, что в лесу у них припрятано несколько стожков сена. Фуражиры их не нашли, а коров и другой скот злодеи вымели под гребенку. Кормить стало некого. Сено цело, до весны хватит, а там и травка пойдет.

– Еще офицеры хотя собрать мужикам денег, – сообщил Синицын. – Сил нет на такую скудость глядеть. Что скажешь, Платон Сергеевич?

– Не нужно, – сказал я. – Сам дам, – и добавил в ответ на его удивленный взгляд: – У меня на сохранении у Хрениной пятнадцать тысяч лежит, а вам деньги пригодятся. Мужикам помимо еды, семенное зерно и скотинку прикупить нужно. Пятьсот рублей хватит?

Утром мы ушли из ошеломленной нашим поступком деревни – до сих пор приходившие к ним солдаты только грабили. Обитатели селения – от мала до велика, высыпали на улицу, встали на колени, и оставались так, пока мы не скрылись за пригорком. Я только зубами поскрипел. В своем мире довелось прочесть, что война 1812 года на белорусских землях произвела опустошение еще большее, чем Великая Отечественная, – погиб каждый второй. От голода, холода, болезней…

– Об одном жалею, – сказал ехавшему рядом Синицыну. – Зря мы труп Бонапарта в санях везли. Следовало привязать за ноги и тащить по снегу до самой Орши.

– Ты так больше никому не скажи, Платон Сергеевич! – покачал головой подпоручик. – Не поймут. Бонапарт злодей, конечно, но император. Хотя Фигнер прав: следовало сжечь, зарядить косточками пушку и выпалить, чтобы следа на осталось!..

В Минск мы прибыли в начале декабря. Город не впечатлил – нечего похоже на столицу Беларуси в моем мире. Только несколько церквей на Соборной площади узнаваемыми силуэтами свидетельствовали, что нахожусь в будущем двухмиллионном городе, остальное – деревня деревней. Кирпичных зданий почти нет, улицы кривые и не мощеные. Я доложился начальству (пришлось снова рассказать историю ликвидации Наполеона), нам отвели дома для постоя, где батальон и разместился – уже в полном составе. Была радостная встреча, традиционная пирушка, приготовленная сослуживцами, и раздача ништяков. Юные прапорщики смотрели на нас большими глазами, переживая, что великий подвиг пролетел мимо них. Мне же эти рассказы порядком надоели. Ничего эпического. Ну, замочили Наполеона, и что? А вот не фиг на по нашим дорогам рассекать! Тут вам не в Париже…

После застолья Спешнев позвал меня к себе. Ему, как командиру полка, выделили отдельный дом, в горнице мы сели за стол и раскочегарили трубки. Я с удовольствием вдыхал ароматный дым – соскучился по хорошему табаку. Мой кончился еще в Залесье, а в Орше разжиться не удалось. Там торговали такой дрянью, что мысль о здоровом образе жизни приходила на ум немедля.

– Как дочка? – поинтересовался Семен.

– Оставил в Залесье, – ответил я. – Война его не затронула, остается надеяться, что все будет хорошо. Я ее на прощание даже не поцеловал: уходили затемно и спешке, не хотел будить.

– Ну, дай Бог! – кивнул он. – Завидую я тебе, Платон! Ты и без того удачливый, а тут самого Бонапарта завалил. За такое тебя государь непременно возвысит. Глядишь, полковым командиром станешь.

Я внимательно посмотрел на него. Похоже, Семен переживает за свое место. Для него взлететь с ротного до командира полка за полгода – невероятная карьера. До сих пор не привык и опасается, что сместят, а вместо него поставят другого – например, того же Руцкого. Резон в этих страхах есть. В войну командиров на должности ставили, не особо разбираясь – из тех, кто попадался под руку, в мирное время могут пересмотреть и найти более «достойного». Из тех, кто возле начальства трется. Чего тут гадать, если даже Давыдова после войны чморили, как могли. То сообщали, что генеральский чин ему присвоен по ошибке, и он остается полковником, то отправляли гусара командовать драгунами и егерями. И это героя Отечественной войны! Кончилось тем, что Денис Васильевич написал царю резкое письмо, заявив, что отказывается встать во главе конно-егерской бригады, потому как не хочет лишиться усов – егерям они не положены. Ждал опалы, но царь смилостивился, а, может, побоялся так поступить с героем, и Денис Васильевич получил под начало гусарский полк.

– Нет, Семен! – сказал я. – Полковым командиром не хочу, для меня и батальона много. Я ведь лекарь. Вот закончится война – и подам в отставку. Найду дочке хорошую мать, женюсь, и стану лечить людей. У меня это получается лучше, чем воевать.

– Не скажи! – возразил Семен. – Воюешь ты отменно. Но, как знаешь. Хорошо тебе – ремеслу обучен, в заграничном университете учился. Я же полуграмотная тетеря, кроме уставов ничего не ведаю. Без армии никак.

– А как же деревенька с крестьянами? – подколол я. – Ты, вроде, о ней мечтал.

– Тогда я в ротных ходил и перспешктивы не видел, – вздохнул он. – Полковой командир – другое дело.