Кровь на шпорах

− Это ужасно, когда вашу пpислугу… сpедь бела дня, пpостите, утаскивают за двеpь… и атакуют. Пpижимают к стене… душат зловонным амбpе, засовывают в глотку огуpец с пальцами или чуть ли не всю вилку. О да, я понимаю вас, да… − Александp вдохновенно подыгpал тpауpному тону амеpиканки и дpаматично дpогнул кудpями. − Кстати, я слышал, мисс, от нашего шкипеpа об этом меpзавце. Пpеудивительный факт! Оказывается, Таpаканов еще тот гусь − известная личность на побеpежье. Одни называют его мошенником, дpугие − не менее кpупным дельцом! Сказывают, он бывший лебедевец142. Вам это, конечно, ни о чем не говоpит… Словом, головоpез, на его совести десятки жизней алеутов… Что по-моему…

− По-моему, мистеp Геpгалов, вы слишком много пpидаете внимания маловнушительному имени. I am sorry, my friend143, на нас смотpят… и у меня, не скpою, болит голова.

Придерживаясь кончиками перчаток за виски, она утомленно отправилась в свою каюту.

И, напрасно изнемогая от досады и страсти, Александрит пытался остановить ее раненным болью взором. Джессика ушла, ни разу не обернувшись. Обычно для достижения желанной цели откровенность казалась ему наиболее верным средством. Шурочка не любил терять время на всякие там объяснения, страстный шепот, глупейшие слова и, признаться, не ждал от них никакой пользы. Но вот, его железное правило уже дважды дало сбой. «Может быть, стоит пуститься в клятвы и заверения. Зайти под вечер на чай… aveс le quelque cadeux rigole144, чтоб попытаться завоевать доверие… А вдруг ей вообще противны мужчины? Да ну! Нонсенс. Воркует же она с капитаном… Черт знает что! Не женщина, а сфинкс, затянутый в корсет. Корчит не то монашку, не то принцессу-девственницу. Вот уж точно − женщина подобна тени: следуешь за ней − она исчезает, убегаешь сам − она следует за тобой. А может, сие от взаимной страсти?» − Он, как давеча, в кают-компании, мечтательно прикрыл глаза, но тут же болезненно сморщился, заслышав голос соперника.

− Ах ты, каналья! Нашел все же винный ручей. Упился! Что с твоими губами? Целоваться вздумал на старости лет?

− Помилуйте, батюшка Андрей Сергеич! Не заклюй раба своего. Уж вы скажете, «целоваться»… Молотил он меня! Сей чертов бугай. Верьте, вашбродь, уж я как старался…

− Мало!

− Чаво? − красные от напряжения глаза Палыча непонимающе хлопнули.

− Били тебя, дурака, мало. Иди к себе. Когда проспишься, еще я добавлю.

Охая и припадая на зашибленную ногу, Палыч поплелся на бак, проклиная приказчика и ломая свою голову: чем правда не угодила барину? «Вот те бенефис с трюфелями да северным сиянием. Ладно хоть не убил, родимый. А поделом, поделом тебе, старый хрыч. Будешь знать, как в малину лазить…»

Глава 8

− Что ж вы так строго со стариком, Андрей Сергеевич? Без вины виноват оказался ваш вестовой, − Гергалов с кривой улыбкой подошел к капитану.

Какое-то время Андрей молчал, сосредоточенно нахмурясь, глядя на потевших с брамселем145 матросов, затем в сопровождении Александра подошел к бульварку. Его осунувшееся после болезни лицо было серьезно, зеленые глаза смотрели неподвижно и временами даже отрешенно, будто душа его улетела куда-то, а на фрегате остались лишь его треуголка, грудь, затянутая в капитанский мундир, трубка да верная подруга шпага.

− Ну и фрукта же подарило нам море! − пропуская замечание своего помощника мимо ушей, наконец покачал головой Преображенский.

− Это уж точно. Вовремя не вставь кольцо в нос − завтра сему разбойнику и сам черт не брат. Того и гляди, начнет устраивать форменную облаву на наших дам.

При слове «наших» Андрей неприятно поморщился, будто оса его ужалила меж лопаток. Однако Гергалов сделал вид, что не заметил реакции, и продолжал:

− Такие ведь, как наш «утопленник», скоры на язык, быстры на руку: «Сударыня, вы ослепительны! У вас романтический профиль! Вы просто убили меня своими глазами и сделали рабом. Может быть, сблизимся интересами ближе к вечеру?» Вот так они и любезничают, по шаблону, в духе компанейских писарей, Андрей Сергеевич, и, ей-Богу, «веселым барышням» сие по вкусу. Верите, капитан? Его бы за жабры, да за амораль в кутузку, а с них всё как с гуся вода. Они и жандармов и священников в грош не ставят. Не боятся, дьяволы, даже презирают, ежли откровенней хотите.

Преображенский изумленно слушал разохотившегося на разговор Сашеньку и не мог взять в толк, что с ним стряслось. Но чем более язвил Александр Васильевич, проходясь по женщинам, тем яснее вырисовывалось Андрею, что речь тут вовсе не о барановском приказчике. Бес-искуситель, прошедший огонь, воду и медные трубы, собственной персоной стоял перед ним, дерзко выгнув спину, откинув уверенно голову, и, как лукавый шалун, разыгрывающий строгую гувернантку, поглядывал на пустой океан, где изредка блестела под гаснущими лучами червонной чешуйкой заблудшая мокрель.

− Вот и наших голубушек взять…