Кровь на шпорах

− Послушайте, вы! − Андрей сдержал себя, дав зарок «не раздувать пожар» после ссоры с мичманом и, слава Богу, не рубанул с плеча: − Много позволяете своему языку, господин Гергалов. Не стоит всех дам равнять одним гребнем, для которых любовь − уличное ремесло.

− Да неужели? Вот интересная партия взялась! Вы что же, господин капитан, добиваетесь? Желаете, чтобы я перестал бывать в кают-компании среди моих старинных товарищей?

− Перестаньте нести вздор! Стыдно. Вы прекрасно понимаете, о чем разговор.

− Представьте, не имею понятия! Но оскорблять себя, − голос Александра налился ядовитой крепью, − имейте в виду, не позволю!

Андрей вспыхнул: «Дрянь дело! Какого… он лезет в бутылку? Сейчас бы послать ему «дурака» или «нахала», плюнуть на все и уйти с каменным лицом. Но это ж не по-дворянски, что я, мужик?» Преображенский покачал головой и с сожалением изрек:

− Больно разочаровываться в человеке, когда был им очарован. Жаль, но, сдается, я ошибся в вас, Александр Васильевич.

− А я − в вас!

Андрей сдержанно выслушал своего помощника, в голосе того звенела непонятная ему обида и гнев, и спокойно сказал с учтивым поклоном:

− Благодарю за откровенность. Полагаю, на сем и разойдемся. Не так ли?

Не протягивая руки, Преображенский повернулся к капитанскому мостику, когда услышал:

− У вас это серьезно… с мисс Стоун?

− Однажды, сударь, вы имели удовольствие слышать мое мнение по этому поводу. Что ж, уточню. Да. А у вас?

Александрит даже опешил от неожиданности. «Откуда он знает о моей страсти? Захаров проболтаться не мог, молчит лучше могилы».

Надо было что-то отвечать, но Александр молчал, словно школяр, проваливший экзамен. В голове клокотали мысли, воображение рисовало картины яркие, горькие, как гроздь красной рябины: вот американка целуется с Преображенским, кокетливо садится к нему на колени, теребит длинный хвост волос, а он с величайшей охотой потакает всем женским причудам… Нет? Но чем тогда объяснить ее томный взгляд, елейный шепот на ушко, ее страстную дрожь и соблазнительно приоткрытый рот?

− Так вы изволите отвечать?

Голос капитана вернул Александра к действительности.

− Знаешь что, брат, − Преображенский подошел почти вплотную, − опыт по женским ножкам, возможно, и прибавил тебе ума, но уж глупости не убавил точно. Хватит Ваньку валять! Ты знаешь, как ты искренне люб мне, Александр Васькович… Уважаю тебя и как офицера, и как дорогого друга. Признаюсь в большем − преклоняюсь пред твоим голосом, неземной он у тебя, от Бога… Но уясни, любезный, и, как говорится, по гроб: ежли посмеешь преследовать мисс Стоун, оскорбишь ее словом, иль даже взглядом − клянусь, я разберусь с вами, Саша, по-своему.

− Хотел бы я знать… − Гергалов побелел, лицо его сделалось страшным.

− Самое неприятное в поисках правды то, что ее находишь. − Андрей прищурил глаза, точно прицелился. −Так вот, имейте в виду, если узнаю − я вас пристрелю.

− Это что, перчатка? Мы будем драться?

− Покуда предупреждение, Саша.

И, круто повернувшись, капитан оставил своего помощника в состоянии, близком к дуэли.

Глава 9

− Да плевать я хотел! Слышите, плевать! Не могу и не хочу! Разве он ровня нам? Всю жизнь дело имел со скотиной на каботажных лаптях! − Гергалов опрокинул рюмку черного рому и уткнулся носом в бархатный рукав камзола. Последние два часа застолья он жил лишь нервами, пылил на каждое слово сотоварищей и оголтело бросался в спор.

Чопорный и сдержанный, Захаров стал тоже неузнаваем. Блуждая вилкой по тарелке, он, опьянев, боле целомудренно не запирался, рвался к слову и недовольно шевелил усами.

− Вот ты, брат, говоришь, Черкасов был краше?

− И стою на своем! − Александрит вскинул голову, лицо его от духоты и выпитого увлажнилось росой. −А что, не так, Сережа? − он толкнул локтем Каширина.

− Ну-у… − тот пьяно улыбнулся, сверкая эполетами.

− Не «ну-у», а, право, жаль, что наш Черкес отозван в столицу. Я так к нему прикипел, господа. При нем всё было ясно, благодать, а этот…

− Брось, Васькович, − Барыня-пушка обнял Гергалова. − Это ты спьяну мелешь. Черкес бы уж нас задрал своим «ать-два» до кровавого поту. Еще скажи, нет.

− Кстати, господа, − Захаров расстегнул жавший под мышками кафтан − разве вы не помните, как они славно поладили? Тезки, шут бы их взял, тезки. Оба из столицы, даром, что детьми не дружили! Ты, Сашенька, пред нами платками турецкими не крути. Известное дело, отчего твои зубы да фокусы!

− Шикарно! Чертовски шикарно! Ежли вы всё понимаете, всё знаете… Пусть так! Как пред Богом! Я люблю ее!

− Да брось ты чертей на булавке усаживать! Любит он ее, ха-ха! Да не может такого быть! Qu'est-се que s'est, mon cher?146

− Секите мне голову, коли соврал, − охваченный новым приливом какой-то знобливой радости, Гергалов нервно грыз ногти и будто прислушивался к своему сердечному перебою. Потом вскочил, не дождавшись ответа и, роняя посуду, громогласно заявил:

− Француз, други мои, о сем случае говорит «c'est la vie»147, а я так каламбурю: или селю вы − либо селя вас!