Кровь на шпорах

Он снова ощутил свежее дыхание Терезы. Обнаженное тело плавно подалось вперед. Круглые груди коснулись его лица стянувшимися кофейными сосками, упругую прохладу которых ощутили губы. Чуть выше левой ключицы лазоревыми ниточками бежали две жилки, ныряя в кремовую смуглость плеча.

Де Уэльве вновь отчаянно захотелось сказать что-то особенное, но язык безмолвствовал. Майор ласково целовал ее шею.

Пальцы Терезы скользили по его лбу, щекам, зарывались в волосы, не находили места и вновь бежали, будто гонимые слепые в трепетном смятении, по дорогим тропинкам лица…

Блаженное состояние счастья набирало горную высоту. Вязким нескончаемым потоком оно ручьилось от головы к ногам, а от ног к голове…

− Тебе, правда, сладко со мной?

Вместо ответа он неестественно дернул головой и уткнулся в ее плечо, придавив всей тяжестью тела.

Она открыла глаза и обомлела − кровь бежала по пробору и волосам Диего, часто капая ей на шею. Только теперь она услышала встревоженный храп иноходца дона, скрытого в зарослях. Темно-медная мускулистая рука схватила ее за волосы и рванула на себя.

Глава 5

Первый раз нить паутины, которую плел Монтуа, выскальзывала из его рук. Выскальзывала из рук человека, коий был прирожденным интриганом и досконально разбирался в политических хитросплетениях, как лис в заячьих норах.

Двадцать лучших монахов-воинов во главе с братом Лоренсо были брошены им в погоню за андалузцем. Но пока ползла лишь черная полоса неудач. «Что делать? −Генерал иезуитов начинал не на шутку волноваться. − Не дай Бог, этот гонец и впрямь доберется до Калифорнии. Заклятый враг! Он наломает дров! Спутает карты!»

Монтуа вспомнил взгляд Кальехи, которым старик проводил его при последней встрече. Внешне он сдержал себя, не выдав и тенью беспокойства, но внутри содрогнулся.

«Найди и убей майора! Это твоя миссия. Иначе…»

Недосказанность старого герцога точно льдом обложила душу монаха. Его лицо темнело по мере того, как он думал о последствиях: «У Кальехи руки не чище черного языка. Будь проклята самонадеянность!.. Ведь я уверовал, что вице-король приручен и уже ест из моих ладоней».

Падре знал: герцог боится могущества Ордена, а значит, и его, Монтуа; но уповать на это было сейчас по меньшей мере глупо. Ему во что бы то ни стало следовало убить де Уэльву. «Если же делу дать ход и андалузец вернется в Испанию, Мадрид не преминет навести порядки своей железной рукой. Кальеха, идя на гарроту, увлечет и меня, это уж точно, как пить дать»… Но не за себя волновался падре Монтуа. Уж он-то всегда найдет щель, где сможет пересидеть: Кардова, Буэнос-Айрес, Асунсьон41, да, впрочем, вся Южная Америка готова будет укрыть его. У Ордена владения большие, как мир.

Беда в другом: жаль старания многих лет. В Мексике только-только начинали прорастать всходы его усилий… И если сорвать их, кто знает, сколько взойдет на престол королей, какой по счету будет понтификат42, прежде чем Орден пустит новые корни на этой богатейшей земле.

Глаза иезуита сузились:

− Ну, брат Лоренсо, смотри… Промахнешься еще раз − даже мне тебя будет жаль. Без головы андалузца лучше не возвращайся!

Глава 6

Мысли и образы в голове Диего проносились смятенной ланью, обдавая его радостью сознания того, что он есть, что он жив. Теперь его от Терезы отделяла лишь ночь. Но и та приносила в своих ладонях ее образ. Он знал ныне каждую линию, каждую впадинку любимого тела. И, случалось, она приходила к нему ночами со знакомой красотой своих глаз, в которых отражалась мор-ская волна…

Обычно это была одна и та же картина: забытая Господом степь… Вокруг ни души… Зной. Жухлая скрасна трава, наполненная убаюкивающим стрекотом разноцветных букашек. В небе редкий и славный крик сокола.

Он идет по пустынной дороге к черной, ощетинившейся своими острыми пиками цепи гор. Они безумно далеки, эти горы.

Три пары башмаков изодранными клочьями оставлены на обочинах. Ступни загрубели. В голове тоскливо хнычет индейская свирель.

Белое солнце и дорога.

− Эй, − вдруг слышится голос.

Поворот головы: солнце слепит глаза, морщит лоб, ломает запыленные прутья бровей.

− Эй, я здесь!

Это ее голос − он уверен. Он узнал бы его среди тысяч других. Но глаза не видят ее. Он оглядывается, прислушивается, бросается на шорохи в одну сторону, другую…

− Эй! − слышится короткое и сухое, как мушкетный выстрел.

Оборачивается − пустота…

− Я здесь! Я здесь!

Голая равнина. Нестерпимый зной. Могильным знаком над ним завис коршун.

− Эй! Эй! Эй! − снизу, сверху, слева, справа.

Оклики милого голоса вонзаются, жгут осами, царапают сердце. Боль. Силы покидают его. С чудовищной медлительностью он понимает, что падает, чтобы уже не встать.

Вскрикивает высоко, будто оступается…

И вдруг загнанный взгляд ловит ее − легкую, воздушную, в белой тунике бегущую по степи. Стройные ноги не касаются земли, кудри отброшены назад, трепещутся пламенем, падают на плечи, взлетают.

Изнурительная, можжащая боль уставших ног. Рот с раскаленным листом языка… Хлыстом бьет мысль: «Мне никогда не угнаться за ней».