Кровь на шпорах

− Я наблюдал за тобой два дня и понял: ты достойна меня… Будешь третьей женой вождя, − он ткнул себя пальцем в грудь. − Мой отец − апач, мать − женщина тара-умара, жена будет мексиканкой… Это хорошо… Разная кровь − крепкие дети.

Он звонко хлопнул ее по бедру и потрогал выпиравшие из-под драной рубахи груди. Потом удовлетворенно кивнул и повторил:

− Крепкие дети.

Тереза не успела и глазом моргнуть, как апач внезапно выхватил из ноговицы высокого мокасина нож и в мгновение ока рассек петлю. Голова пленницы качнулась вперед, и в этот же миг грянул выстрел, другой, третий.

Первая пуля попала в вождя, когда он собирался перерезать оставшиеся путы на руках девушки. Свинец опрокинул его на рыжий песок, второй разворотил скулу.

Когда Тереза осмелилась оторвать голову от земли, всё было кончено.

Второй краснокожий в камзоле на голое тело лежал возле копыт фыркающих лошадей. Из-под его живота ползло маслянисто-черное пятно.

Девушка оглянулась: возле майора хлопотал человек в бежевом сюртуке, из шляпы которого торчал обрубок петушиного пера. Тереза узнала его: это был слуга сеньора Мигель.

Удавка была снята, но на шее оставался глубокий бордовый след, местами взявшийся синевой. Тереза бережно держала в ладонях голову любимого, а Мигель осторожно, точно ребенка, поил хозяина из фляжки.

Диего пил жадно, лихорадочно давясь крупными глотками, как тот безусый солдат, что брел в колонне на Керетаро.

Кожа его, красно-вишневая, сожженная солнцем, была искусана слепнями; волосы слиплись на затылке от крови. Глаза были закрыты, солнечные лучи и без того пронизывали тонкое веко и багряной лавой вливались в измученный мозг.

Мигель продолжал возиться с хозяином: увлажнял кожу жиром, накладывал холодный компресс, а Тереза безмолвно сидела, уложив на свои колени голову Диего, измученная, с горькими устами и глазами, в которых уже не было слез.

Глава 8

От Пачуки до Эройка-Ситакуаро места пустынные, глухие. Зато хватает зверья и мрачных легенд… Именно там, неподалеку от Южного тракта, и жил Гарсиа − сорокапятилетний бирюк, богатством которого были конь, ружье да реата.

Это был крепкий мужик мексиканских кровей с хорошо продубленной кожей и силой быка. По натуре своей он был угрюмым, замкнутым, и оттого жил совсем один в доме, который сам же и смастерил из обожженных глиняных кирпичей да привезенного из лесу дерева.

В Эройка-Ситакуаро шептали, что, заслышав голоса зверей и птиц, Гарсиа частенько отвечал им, мог подозвать к себе пуму, оленя, сурка… Быть может, и тех, кто водился в дымящих безднах каньонов, и тех, кого не мог зреть человеческий глаз…

Сам Гарсиа об этом упрямо молчал, точно набрав в рот воды. На кормежку и жизнь он зарабатывал охотой и собирательством, сдавая торговцам мясо, шкуры, коренья и мед. Но сегодня с утра пораньше он не оседлал коня и не набил седельную сумку вяленым мясом.

Когда дичь уходила из этих мест, Гарсиа пил, и пил круто. Но нынче рука его поднимала флягу не из-за отсутствия на равнинах оленя. В прошлую лунную ночь он вернулся без добычи, и первым делом после того, как была запалена свеча, он приложился к чиче.

Гарсиа не знал, сколько залил в себя крепкого зелья, пугало другое: сколько ни пил он, хмель даже не коснулся его.

Он заговорил сам с собой шепотом, как помешанный…

− Это ОН… ОН пришел к моему дому…

Гарсиа прилег на потемневшие от дождей и солнца доски крыльца и пустым взглядом уставился в ветхий карниз. Последние три часа его изводила головная боль, она накатывала неспешным прибоем и своими волнами смывала долгожданный сон.

Наконец веки его закрылись. Бродяга прислушивался к доносящимся звукам: тихому дыханию ветра, жужжанию насекомых, перекличке лесных птиц и к глухому сердцебиению в своей груди. Что подарит ему нынешний день? Страшно было узнать это, но не менее страшно было оставаться в неведеньи.

Гарсиа вновь перекрестился, мучительно вспоминая забытые слова молитвы. Его не покидало ощущение, что жуть, с которой он столкнулся на равнинах, безмолвной тенью скользит где-то рядом.

− Это был ОН… На огненном жеребце с пламенем в руках вместо меча. В ночь, когда дрожала земля, − повторил он, и опять чича ручьем потекла в его глотку.

Внезапно Гарсиа насторожился. Над лысым холмом, что пузатился перед домом, закурилось белое облачко, в лощине надрывно затявкала лисица.

Он громыхнул в хижину за ружьем. Когда появился вновь, топот уже сотрясал землю. И вскоре перед ним раздували разгоряченные ноздри лошади эскадрона Луиса де Аргуэлло. С десяток драгун во главе с капитаном верхами перескочили кривые балки загона, подъехали к нему и тут же охватили серпом.

− Эй ты! − Луис сорвал с головы сияющую хвостатую каску. Волосы его были мокры от испарины. − Когда здесь проходили солдаты полковника Бертрана де Саеса?

− Дней пять… а может, и семь… − пальцы Гарсиа продолжали крепко сжимать ружье, глаза странно блестели.

− Опусти свою пушку, дурак! − Луис нетерпеливо сплюнул и, не спуская глаз с бродяги, двинул на него своего огромного гнедого паломино43.

− Ты не видел кареты среди солдат?