Кровь над короной

Голос пройдохи-шинкаря визгливо взлетел к прокопченному потолку и замер на высокой ноте – видимо хозяина кто-то прирезал за то отвратительное пойло, что тот выдавал за венгерское. Теперь не сможет дальше привычный гешефт делать – кто-то со старым евреем рассчитался острой сталью, а не серебром монеты.

Обиделся, видно!

Баталия была в самом разгаре, когда Алексей Григорьевич понял, что лучше покинуть поля спонтанной битвы, где каждый бился против всех. Лучше не дожидаться прихода стражи или прибытия русских казаков. И медленно пополз к выходу, стараясь уклониться от ног многочисленных бойцов, вступивших в поединки.

– Ох…

Хотя на Руси действовало правило, что лежащих не бьют, тут эта святая заповедь не работала – он дважды получал пинки башмаками. Но не обращал на боль внимания, охая и постанывая, продвигаясь к светлому проему, что зиял на месте вынесенной двери.

По пути разжился трофеями – подобрал чей-то кошелек, тяжелый по весу, кинжал в ножнах, и, прихваченный непонятно зачем, выбитый зуб. И, добравшись до вожделенного проема, вывалился в осеннюю промозглую погоду под капающий дождь.

– Твою мать!

Припадая на ногу, кособочась от сильной боли, прижимая ладонь к ребрам, бывший премьер майор лейб-гвардии Преображенского полка и любовник русской императрицы Екатерины Алексеевны, что не усидела на престоле, побежал к ближайшему леску.

Проломившись через поросль кустарника, Алехан подбежал к навесу, под которым высилась копна сена, и свалился без сил на пахучую траву. И с удивлением обнаружил, что сабля осталась при нем – радостно вздохнул. В Польше такое оружие считалось признаком шляхетского достоинства, а шпаги были не так сильно в ходу.

– Ты как, государь ампиратор?

За спиной раздался знакомый голос, донельзя ехидный. Но подобревший – видимо ушлый казак не был настроен продолжать битву «двух царей». И взглянув на него, повернувшись и охнув от боли, Алехан понял почему. Тот выглядел скверно – из бороды вырван клок, оба глаза в синих переливах, а на правой руке распухли окровавленные пальцы.

– Твоими молитвами, «самодержец», – хмыкнул Орлов и засмеялся, припомнив, на чем закончился их разговор. Заржал и казак, кривясь от боли, непроизвольно хватаясь за бок.

– Тогда давай знакомится, раз мы оба одним и тем же царем Петром Федоровичем, мать его, побывали. Вроде кровных братьев стали. Из донских казаков поди?

– Ага, станицы Зимовейской, у нас атаман Стенька Разин на свет Божий появился. Слыхал о таком?

– А кто о нем у нас не слышал? Песни давно поют, – хмыкнул Орлов, – тоже «прелестные письма» писал. И «царевича» в обозе возил, и за зипунами в Хвалынское море ходил. Вроде в Волге царевну персидскую еще утопил. Тебя как звать?

– Емельян Пугачев, сын Иванов. Хорунжий полка Власова. Сбежал от службы – высекли и обещали в кандалы забить. На Дон собрался идти, жену увидеть, а то оставили в этой Пруссии. Никак решить не могут цари-короли наши – то отдают, то берут обратно.

– Да, за дезертирство нынче круто наказывают. Общался с солдатами, что с полков сбежали от тяжести служебной. Только зря ты на Дон пошел – там тебя поймают и высекут.

– Знаю, – грустно отозвался казак, – старшина лютует.

– Так ты там царем представься, вот и поднимешь казаков на бунт, – Орлов говорил безмятежно, но внутри напрягся, от ответа хорунжего могли зависеть его дальнейшие планы. Но слова Емельяна Пугачева разочаровали Алексея Григорьевича:

– Сразу убьют и прикопают. Или в кандалы забьют и в столицу отправят. Царя Иоанна почитают – он льготы дал, старшину приласкал, донской полк в лейб-гвардию повелел набирать.

– Да, скверно, – отозвался Орлов, понимая, что все его планы рухнули. Единственными, кто не раз поднимался против царской власти, были именно казаки, воинский народец, к боям привычный. А без них поднимать крепостное крестьянство на бунт бессмысленно – толпы кое-как вооруженных мужиков солдаты рассеют сразу.

– А ты кто?

– Я… Зови меня Алеханом. Был когда-то я генералом и целым графом, и это правда. Да против царя Ивашки пошел, и стал бегуном и хоронякой. Поймают – убьют сразу, сие будет лучшая доля. А если в железа закуют, то отправят в Тайную экспедицию, а там мне смертушка настанет. Так что в плохой час для себя ты со мной встретился. Однако, брат, с чего ты решил, что на царя покойного похож?

– Енерал Панин однажды сказал, а я, дурень, ему и поверил. Обманул, выходит! А ты значит граф и целый енерал? Дела…

– Подаваться нам надо за лучшей жизнью, Емельян. Думаю, к австриякам… Постой…

Орлов задумался, прикусив губу. Казак молчал, поглядывая на него внимательно и поглаживая бороду. Молчание длилось недолго, и Алексей Григорьевич заговорил, повеселевшим голосом:

– Деньги у нас есть, – он подкинул кошелек и развязал тесемки – внутри блеснуло серебро, не медь. Но приглядевшись, тяжело вздохнул – монеты оказались «эфраимками». Погладив саблю, Алехан протянул кинжал казаку, который его схватил.

– Ты с турками готов воевать?