КРОВЬ СО ЛЬДОМ (СИ)

Ричард слизывает слёзы с её горячих щёк.

Его рука скользит вверх по внутренней стороне бедра, гладит мокрую кожу, вымазывая руки в пунцовой крови. Пламя дыхания выжигает на ней невидимые метки.

Пальцы Ричарда – ярко-красные. Он кладёт их в рот, медленно обсасывая, пока Скарлетт, повёрнутая к нему спиной, скулит от боли.

— Ты могла бы сказать, – сладость её поражения окутывает сознание, ломая рамки восприятия; Баркер урчит от удовольствия, когда кровь достигает вкусовых рецепторов, обращаясь в металл. — Я бы отнёсся к тебе бережнее.

На ней – цветущая синева его рук: тонкая шея испещрена синяками вместе с руками и бёдрами. Она прижимает трясущиеся кисти к груди.

— Нет, – бормочет, растирая слёзы по опухшему лицу. Её колени пробирает дрожь.

Льстило ли ему то, что он был первым?

Рик обвивает её талию руками, прижимаясь ненастойчиво, без присущей ему жестокости; носом зарывается в растрёпанные волосы, ещё раздумывая над тем, стоит ли открывать ящик.

Льстит ли ему то, что кровь Скарлетт, такой хрупкой и недолгое время назад невинной, теперь покрывает его ладони?

Сладкая до умопомрачения.

В сознании – эхо её стонов, приглушаемое тяжелым дыханием. Лицо Гилл искажалось болью. Она держалась, ведь ни разу не вскрикнула, задыхаясь и давясь слюной.

Слёзы. Самые чистые, которые только приходилось видеть. Влажная дорожка на скулах высыхала до сих пор.

Они наворачивались на синие глаза каждый раз, когда он выкручивал ей руки, оттягивая запястья в стороны; блестели и застывали, срывались с дрожащих ресниц, она глотала их вместе с недостающим воздухом и всхлипывала, стараясь сдержать, но ничего не выходило. От боли Скарлетт плакала, выпуская наружу свою чувствительность.

(«у неё её нет»)

Из идиллии насилия над собой она умудрялась извлекать что-то кроме дискомфорта; под конец растворялась в жестокости, выдыхая едкую гарь собственных внутренностей, впиваясь короткими ногтями в подушку.

Баркер надеялся на то, что Гилл прочувствовала боль каждой своей клеткой.

— Я не настолько уёбок, – мурлычет в её плечо, перекидывая волосы с одной стороны на другую. Правая рука вновь опускается к бёдрам, пачкаясь в остатках крови. Он рассматривает ладонь на свету, как нечто диковинное. — Тебе точно девятнадцать?

Она обессиленно откидывает голову и хочет свести ноги, но Рик, сжимая их сильнее, не позволяет.

— Убери руку, – срывающимся голосом шепчет Скарлетт, подобно обиженному ребёнку. — Пожалуйста.

— Нет, – просто отвечает он, растопыривая пальцы, начиная впиваться ими в рёбра.

— Пожалуйста, – повторяет настойчивей, цедя сквозь стиснутые зубы; судорожно вдыхает.

— Я уже выразил свою позицию, – притягивает её ближе к себе, будто наперекор всем словам. — Я не хочу.

Так сильно хочется заставить её жалеть о сказанном.

— Хорошо, – подчиняется, натягивая маску безразличия. Как если бы ей действительно было плевать.

— И как так получилось? – с насмешливой, издевательской ноткой в хриплом голосе интересуется Баркер. — Всю жизнь ждала того единственного? Любовь однажды и навсегда, секс только после свадьбы, вся хуйня?

— Как ты только пришёл к таким умозаключениям? – язвит, невзирая на то, как сильно ломается. — Ты ведь совершенно прав. Точное попадание в цель, браво.

— Не злись, – отмахивается Ричард. — Шучу ведь.

— А я нет, – она наконец поворачивается; на лице тонким слоем застывает боль, от которой девушку трясёт. — Всю жизнь ждала того единственного. Мечтала, чтоб он душил меня до полуобморочного состояния и вырывал волосы. Так ведь измеряется любовь – количеством синяков на теле?

Следуя этой теории, Рик не просто влюблён – он одержим, ведь ушибы и ссадины Гилл

(«только если от моих рук»)

вливаются восторгом через горло, обжигая пищевод. Если её тело – храм, он – поджигатель, обливающий иконы своей чистой концентрированной ненавистью.

— Мне жаль, – безразлично отзывается тот.

Храм. Войти и опорочить, разрушить изнутри, ведь разрывы не остановят его, а жалобный скулёж и затянутые солёной завесой глаза только распалят желание, потому что Ричард мечтает о том, чтоб Скарлетт завыла и попросила перестать.

Ричард хочет слышать отчаянное: «Ос-та-но-вись», потому что Скарлетт терпит сквозь сжатые зубы, шипит, как кошка, закатывает глаза и не вырывается, позволяя делать с собой всё, что угодно. Он не получает сопротивления, его это бесит до хруста в костях.

— Тебе никогда не будет жаль, – на глазах снова проступают слёзы.

Баркер молчит, ощущая долгое послевкусие; пальцы поднимаются к животу, тянут за собой лёгкий красный след, мягко скользят по ложбинке грудной клетки и линии ключиц, достигают подбородка и прикасаются к опухшим от грубых поцелуев губам.

В его жестах – лживая нежность. Если он и раздерёт её на куски, то только ласково, ведь она – прелесть, покрытая трещинами.

Раздвигая губы, Рик кладёт пальцы в её рот, заставляя сглотнуть собственную кровь. Тепло и мокро.

— Ты принимаешь меня за монстра, – в исступлении шепчет Баркер, чувствуя волну трепетного удовольствия, шипящего под кожей. Ей не нужно повторять дважды.