— Мужчина, – морщится. — Лет тридцати пяти. С таким… добрым выражением лица, только он не предлагал ей конфет.
— Прямо на пляже.
— Он перерезал ей горло тупым ножом после того, как изнасиловал, – заворожённо продолжает Скарлетт.
Ричард верит в её страшную сказку, сглатывая.
— Он был пьян? – растерянно спрашивает та, поворачиваясь к нему, как если бы забыла собственный сценарий.
— Нет, не был, – смотрит на неё из-под коротких опущенных ресниц, чувствуя, как с них начинают опадать искры. — В полном сознании.
Его нутро терзает болезненное чувство, когда он следит за чертами её расслабленного лица. Потому что она говорит с придыханием, высокой нотой восхищения с каплями отравляющего осуждения, что одурманивает сознание, пробираясь под внутреннюю сторону век. Он не может добраться до порога её внутренней темноты, потому что она не хочет подпускать его.
— Её тело пролежало там несколько дней. Когда девочку нашли, в ней уже копошились черви. Вороны выклевали глаза, цвета… – замолкает, выдерживая паузу в десять секунд, — …аквамарина. Её мать обезумела от горя и попала в психушку, а отец… Решил отомстить. Во что бы то ни стало, – она смотрит на него, ища блик одобрения в глазах. — Это произошло в шестидесятых годах.
— Мне нужна точная дата, – Рик почти не дышит.
Вязкая лакричная темнота, заползающая в дыхательные пути.
— Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.
Ричард знает. Он стопроцентно убеждён, что может показать ей. Почему-то кажется, что она не предаст его доверие. Скарлетт не захочет сбежать.
— Шестьдесят восьмой, – повторил Баркер, отходя от стены.
Внутри черепной коробки – мощнейшие взрывы: образы яркими фейерверками осыпают внутренности, слегка их обжигая, разбиваясь крупными каплями жгучего дождя. Под закрытыми веками у людей появляются имена и лица, зачаток истории ложится рыхлым земельным слоем на восприятие. Эта история – та, которую он способен показать.
Вспышки.
Он воображает ракурс: предзакатное солнце опускается в зелёные колосья, когда ветер шелестит листвой. Сельская местность и узкие улицы, над которыми вздымаются клубы дыма, небольшие деревянные дома, некоторые – с прогнившими от старости досками. Глубокий колодец, огромное поле, рваные тряпки, бегающие на заднем дворе дети, грязь, звонкий смех.
— Её звали Вивьен, – обводит коридор многозначительным взглядом и спиной упирается в стену, противоположную картине.
— Ей было около одиннадцати, – подхватывает Скарлетт. — У неё светлые волосы. Пшеничного оттенка. Мягкие и кудрявые. Она была четвёртым, младшим ребёнком в семье, и…
— Да. Это что-то вроде деревни…
— В Британии.
— В Уэльсе, – всё его внимание в миг рассеивается. — Да, – отрешённо проговаривает Рик, затем отходит. — Точно.
Он ныряет в темноту коридоров, когда Гилл смотрит ему вслед.
— Зачем ты точишь ножи так остро?
Скарлетт прикладывает остриё к своему запястью. Она вошла без приглашения.
Шторы здесь задёрнуты. Комната освещена одними только мониторами компьютеров.
Тут – целая куча кассет и старых дисков. Плакаты старых фильмов завешивают стены. На столе и тумбочках – органайзеры, папки, беспорядочно разбросанные пустые и заполненные листы. Высокие шкафы с книгами подпирают потолок, под которым трещит проектор.
Ричард грызёт карандаш и едва не опрокидывает на пол стеклянную пепельницу, внутри которой ещё дымится тлеющая сигарета.
Гилл падает в мягкое кресло, обитое чёрной кожей. Она подушечками пальцев прощупывает кромку.
Рик резко поднимает голову.
— Что? – он отрывается от распечатки с мелким шрифтом, которую внимательно изучал глазами. — Ты о чём?
Скарлетт закидывает ногу на ногу. Она широко улыбается, с невинным взглядом опуская нож ниже. Он прижат к запястью. Сосредоточенный взгляд Баркера прикован к ней.
Скарлетт вдавливает остриё и распарывает кожу, ощущая, как по краям начинает жечь. Терпит, даже не морщится.
Кожа предплечья с неслышимым треском расходится, позволяя увидеть подкожную белую ткань. Алые бусины собираются в тонкую струю и медленно сползают по коже цвета фарфора.
— Упс.
Она подносит руку ко рту, и, уверившись в том, что Рик смотрит, высовывает язык. Собирает её расслабленным кончиком и ехидно ухмыляется.
— Может, ты перестанешь? – с напряжением спрашивает Ричард. Он сжимает карандаш настолько крепко, что руки начинают дрожать.
Скарлетт пожимает плечами. Плевать – будь что будет.
Гилл делает ещё один надрез: этот – глубже, такой, что струй становится несколько, и все они сбегают по кисти стремительно, затекают во внутреннюю часть локтя, падают на пол. Она обсасывает раны. Шипит.
Их взгляды сходятся.
Они оба застывают: как будто впадают в транс. Время останавливает свой ход. Она не скажет, чего хочет, но готова показать.
Соскальзывая с кресла, Скарлетт подходит к нему, замершему в мучительном ожидании, тяжело сглатывающему даже свою собственную слюну. Она опускается на колени, втискивая пальцы в рукоять крепче. Бережно вытягивает его расслабленную руку вперёд и проводит вдоль, ласкает остриём ножа, вдавливая его в пространство между переплетающимися венами.