Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Смерть Ленина стала общенародным горем. Страницы печати – газеты, журналы, специальные экстренные издания – были заполнены информационными материалами, статьями, воспоминаниями, стихами, посвященными его памяти. Мне запомнилось четверостишие, кто автор стихотворения, о котором сейчас пишу, не помню. Вся ответственность за точность передачи текста лежит на моей памяти. Запомнившиеся (не без погрешностей) строки таковы:

Портретов Ленина не видно,
Похожих не было и нет,
Века уж дорисуют верно
Недорисованный портрет.

И теперь, уже на исходе века, портрет остается недорисованным, несмотря на обилие публикаций – научных и художественных, отечественных и зарубежных. Биография Ленина обогащается новыми и новыми данными, портрет прорабатывается в деталях (бывает, и «кистью сонной»), множатся характеристики жизни и деятельности Ленина, – а со всем этим противоречия в толкованиях и оценках.

Свыше трех десятилетий назад мне удалось, тогда еще в библиотечных «спецхранах», познакомиться с откликами на смерть Ленина в зарубежной печати, не исключая эмигрантскую. Отклики были разные, часто (но реже, чем можно было предположить) враждебные. Не было злорадных в круге информации, оказавшейся мне доступной.

Писавшие открыто, заявляли свои мнения, аргументировали их, однако же не третировали противника, заклятого противника для многих из них. Этого не позволяло им чувство собственного достоинства. Правда, утверждение, что Ленин немецкий шпион, агент, оплаченный казной Вильгельма II для совершения революции в России (не для себя лично), – таких утверждений было предостаточно. Впечатления мои от знакомства с зарубежными откликами на смерть Ленина мало оригинальны, но напомнить о них небесполезно. Репрезентивен мой материал отчасти. Мне выдавали для ознакомления то, что хотели выдать, и не раз заявки мои отклонялись «спецхранами», якобы по отсутствию запрашиваемого материала. Известно, что в эмигрантских кружках распространялась молва, то ли по неведению, то ли по злому умыслу, что вероятнее, будто бы большевики обобществляют женщин, зверствуют над живыми и надругаются над трупами, изощряются во всевозможных злодействах. В зарубежных изданиях 1924 года подобных инсинуаций я не встречал. Клеветнические измышления таковыми и остаются. Но и поговоркой «нет дыма без огня» пренебрегать не следует.

Тема о немецких деньгах, полученных Лениным, стала предметом одного разговора, о котором мне хочется поведать, хотя бы по признаку его колоритности. На одном из пересыльных пунктов Норильлага встретился мне человек, всем своим обликом выделявшийся среди других заключенных. Одет был, как все, – ушанка, бушлат, телогрейка, ватные штаны, валеные полуботы, только Бог весть какого срока годности. Горделиво откинутая голова. Правильный овал лица, с заостренной клинообразной рыжевато-серой бородкой. Узкие кисти рук с длинными, тонкими пальцами – такие любил писать на своих полотнах Гейнсборо – заведомо и навсегда не приспособленные к физическому труду. К очереди, выстраивавшейся за котловым довольствием, всякий раз подходил последним. Ел не спеша, потом тщательно тер котелок снегом. Не знаю почему, но мысленно я пририсовал жабо вокруг его высокой и худой шеи. И оказался прав. Мы познакомились (по моему почину), и я узнал, что он отпрыск (по материнской линии) старинного рода Остен-Сакенов. Был он специалистом по римскому праву, читавшим лекционные курсы в одном из университетских городов, Тартуском университете, если не ошибаюсь. Его расположение я заслужил прежде всего благодаря своей профессии историка в частности и особенно благодаря изучению древнейших кодексов русского права, проходившего под руководством академика Грекова в мои аспирантские годы. Это интересовало его. Кроме темы, уже обозначенной, мы беседовали о многом, всего более о литературе. Его любимым поэтом был Тютчев, во многих стихах которого он усматривал явления синтеза русской и немецкой поэтической культуры.

– Обратите внимание, коллега, на первую строку тютчевского «Силенциума»: «Молчи, скрывайся и таи», не возникают ли у вас иноязычные ассоциации?

Я хотел уточнить:

– Вы имеете в виду немецкую поэзию?

– Нет, – ответил он. – На этот раз не немецкую и даже не поэзию. – И чтобы не озадачивать (не смущать?) меня: – Это латынь <…>384. Это и есть слово в слово «Молчи, скрывайся и таи». Во времена Тютчева, да и раньше, это были расхожие в европейской литературе слова.

Однажды в разговорах о днях текущих и днях минувших он сказал о русской революции как оплаченной немецкими деньгами. Я запальчиво возразил.