Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

только что кончил разговор с тобой по телефону и очень ясно почувствовал, с каким ощущением я оставил тебя после того, как кончился разговор. Я поэтому решил его сразу же мысленно и на бумаге продолжить и сказать тебе, что то сознание одиночества, которое ты испытала и испытываешь, не имеет никакого основания в моем действительном к тебе отношении, что оно внушено тебе нашей разлукой, моим отсутствием таким уже продолжительным и тем угнетенным состоянием духа, которое так естественно в твоем сегодняшнем положении. В нашей жизни мы (да и не мы одни) давно ведем отсчет радости не от должного, а от недолжного. Должно быть здоровым, и здоровому сознанию отклонение от этого причиняет страдание. Но в массе бедственных случаев, которых мы являемся свидетелями, хорошо, что все оказалось вполне доброкачественным и это будет устранено и больше никогда не вернется. Остается психическая травма перед фактом операции, и я знаю, что ни письмами, ни своим присутствием я не смягчу травмы. Но я не знаю и уверен, что самое непродолжительное время снимет ее, тем более что я уже сейчас принимаю меры к тому, чтобы обставить наилучшим образом наше летнее путешествие. Мы об этом еще поговорим при нашем свидании. Сейчас же я хочу тебе сказать об одной особенности нашей душевной жизни. Когда люди попадают в беду, то всегда оказывается, что предчувствие гораздо страшнее ее самой. Психика до деталей разрабатывает ожидаемую ею с трепетом ситуацию и перекрывает эту ситуацию настолько, что когда она (ситуация) наступает и проходит, то кажется сравнительно легкой. Могу тебя заверить, что собеседник, слушая эпопею, всегда представляет ее себе гораздо более ужасной, нежели она была на самом деле. Удар, который следует за взмахом, всегда легче чем взмах, который его несет. Это , может быть, даже и полезный для нашей нервной организации . То, что я пишу тебе, как бы ты ни восприняла это, – сущая правда. Это большое несчастье – восприятие фактов, если на нем , то можно всякий раз приходить

Не упрекай меня в нечуткости. Собери свое мужество. Это будет естественно для твоего характера. Не теряй трезвости. Будь самой собой. Это тебе по силам. Что же касается меня, то я выеду к тебе, как только ты мне скажешь, и ты сможешь твердо опереться на мою помощь, на физическую поддержку, на мой уход, мою ласку, мою любовь.

До свиданья, моя родная девочка, ты не одна, у тебя есть человек, который ценит твое спокойствие, здоровье и жизнь несравненно больше, чем свою, и который рад будет доказать это в любую минуту.

Саня.

№ 282. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

5.VII.47 г.

Родная Наталинька,

сегодня вечером попытаюсь связаться с тобой по телефону, хотя предполагаю, что не застану тебя: вероятно, ты за городом, как ты хотела это сделать.

Я скоро приеду к тебе, чтобы мой бедный ребенок не казался самому себе заброшенным и забытым. Приеду и буду тебя «выздоравливать», как это у нас с тобой принято. Уверен, что все обойдется вполне благополучно и мы проведем отпуск со спокойным сердцем и во время отпуска забудем о всем, что сейчас приходится переносить. С отпуском дело обстоит так:

1. худший вариант: в августе мы едем на две недели в Одессу, потом возвращаемся в Москву. В сентябре ты едешь в подмосковный санаторий, а я возвращаюсь на работу и, примерно, в декабре месяце использую остающийся мне месяц для санатория.

2. хороший вариант: мы едем в августе в Одессу, а сентябрь проводим в санатории под Москвой.

3. лучший вариант: мы едем путешествовать во Львов и дальше, а в сентябре вместе отдыхаем в санатории.

Вот три варианта. Будем надеяться на лучшее, но приготовимся и к худшему. В конце концов, и этот худший вариант не столь уже плох, а сказать откровенно, и он достанется не без труда.

О себе мне нечего писать. Работа моя идет вполне удовлетворительно, но мне сейчас не до того, чтобы о ней писать, так же как и тебе читать об этом.

В Москве очень сильная истощающая жара. Хочется в такие дни особенно сделать вылазку в пригород. Пока что не удается.