Кровь у всех красная (СИ)

Быстрый и четкий ритм словно подкидывал их над землей, не давая коснуться её больше, чем кончиками пальцев. Сенджу почти сплетались в единое загадочное многорукое и многоглавое существо — до того были слаженны их движения. Конечно, шиноби не удивить хорошей физической подготовкой, гибкостью или выносливостью — но здесь и сейчас в воздухе ткался самый настоящий узор. Узор не боя, понимания. Волосы Хаширамы, проскальзывающие широкой лентой по руке брата. Ладонь Тобирамы, дающая необходимый упор и толчок — а взмывший в воздух старший Сенджу утаскивает его за собой, не давая коснуться земли. Кувырок, прогиб, касание земли кончиками пальцев, незаметное и кажущееся небрежным напряжение мышц — и новый такт этого непривычного танца. Все ускоряющийся ритм барабанов. Все больше сливающиеся-сплетающиеся Сенджу.

И обрыв музыки, как прыжок в пропасть.

— Ваша очередь, — улыбнулся Хаши, отпуская запястье брата.

— Серьёзно? У меня сейчас мысли отнюдь не про соревнования, — хмыкнул Мадара.

— Ой, да ладно, нии-сан! Давай покажем им класс! — повис на нём Изуна.

— А думаешь, стоит? Вряд ли мы сможем всё это превзойти.

— Ну, нии-сан! Я по тебе соскучился! Давай потанцуем!

Мадара вздохнул и согласился. На концертную площадку вышли музыканты из их клана и понятливо заиграли любимую мелодию Изуны. Обычно он редко танцевал на праздниках, а уж с братом…

Такт. Шаг. Поворот. Сплетение пальцев. Шаг. Поворот. В этом танце не было сложных движений, он был плавным и тягучим, как ленивое покачивание пламени двух свечей в закрытой комнате. Это был разговор.

«Скучал?»

«Безумно».

«По мне?»

«По целостности».

«Поиграй!»

«Не буду. Слишком люблю».

Шаг, шаг, поворот. Движения руками. Зовущие, манящие, ловящие в последний момент. Отчаянные. Шаг, шаг, поворот. Дыхание спирает, хотя нагрузка — тьфу. Шаг, шаг, поворот. Взгляд. Мольба.

«Не отпускай меня больше».

«Разве тебе было плохо?»

«Нет, но… Не отпускай».

Конец танца ознаменовался мертвой тишиной. Нарушил ее резкий плеск воды — Тобирама ничтоже сумняшеся окатил себя Суйтоном.

— Помогло? — скосил на него глаза Хаши.

— Не-а, — так же шепотом отозвался Тора.

— Тогда чего стоим?

— До меня дошло, насколько ценное нам доверили.

Мадара и Изуна после паузы оторвались друг от друга и удивлённо заозирались. Собравшаяся толпа в едином порыве перевела дыхание и отвела глаза. Раздались неловкие аплодисменты. До зрителей начало доходить, что такое интимное они сейчас увидели… Не потому что было на показуху — потому что после разлуки танец просто не мог быть иным.

Братья пожали плечами и освободили площадку для остальных… До того, как на неё вторглись, там пытался образоваться конфликт, кто кого танцует, но сейчас это казалось таким неловким и неуместным, что люди просто не знали, что делать. Конфликтовать уже не хотят. Дружить ещё не умеют.

Хашираму такие проблемы совершенно не мучили. Он совершенно естественно обнял Мадару за плечи, потерся носом за ухом:

— А Изуна сказал, что ты умеешь петь похабные песенки.

— О нет. Не умею. Ложь, пиздёж и провокации.

— Он их ещё придумывает! — громким шёпотом поведал Изуна. — Крутые!

— Ну да, и буду я потом Мадара «похабные частушки» Учиха. Размечтались.

От Тобирамы донеслось сдавленное пхеканье, потом смешок, потом и вовсе заливистый хохот.

— Ками, я уже хочу это услышать! Да и вообще, тебя даже некомими от репутации злобного демона не спасут.

— Демоны бывают разные. Я не хочу быть демоном с похабными частушками, подглядывающим за девушками в бане.

— Ну, бра-а-а-атик, — заныл Изуна. — Ну, пожалуйста!

— Купол неслышимости и личная порция? — предложил Хаширама.

— Ты не понимаешь, — внезапно возразил ему младший брат. — Можно завидовать тому, кто силен и яростен в бою. Можно ненавидеть того, кто пощадил или сделал добро. Но совершенно нельзя считать чужаком и не-человеком того, кто поет похабные частушки на общем празднике.

Мадара вздохнул… И внезапно сдался.

— Ладно. Только ради поддержания мира. Эй вы там, на сцене! Свалите, щаз я буду выступать!

Учиха пинком притащил к себе табуреточку, отжал барабан и, отстукивая бодрый ритм, громко объявил:

— Впервые в моём исполнении! Похабные частушки!

И тут же начал:

— Была девочка Карина,

Очень милая злобина.

Сиськи есть, и попа есть,

И головкой может есть!

На этот раз потрясенной тишины не вышло. Растерянного «э-э-э» никто не тянул, но шелестящее «кай» послышалось со всех сторон. А на кого-то и вовсе напала нервная икотка.

А вот Тобирама нахально протолкался к самой сцене, весело отхлопывая ладонями в такт. Ну, в самом деле, похабные частушки от Мадары — это же так круто!

Мадара сохранил каменную морду, понадеялся, что старейшин там хватит удар, и, получив поддержку зрителя, продолжил:

— Размышляла та Карина,

С кем же лучше лечь на спину.

Тот не годен, тот дурак!

Возьму всех и натощак!

Тобирама радостно заржал. Хаширама, вернувшийся к своему столу, на котором сверкали прямо-таки девственной чистотой пустые тарелки, отбил звонкую дробь ложкой по сковородке. А почему бы и нет? Тем более что исполнял Мадара с чувством, с задором и действительно хорошо.