Кровь в моих жилах

Колокольный звон плыл над землей, напитывая воздух благостью. Вечером можно будет попробовать намагичить что-нибудь из недоступного третьего ранга: и сил хватит, и ни один магдетектор не заловит. Светлана блаженно закрыла глаза, наслаждаясь золотой, как и положено по календарю, осенью. Теплое солнце согревало спину, уговаривая снять ненужный плащ. Где-то деловито загоготали гуси, и с детства их боявшаяся Светлана подошла ближе к Громову, стараясь чтобы он стеной стоял между ней и гуляющей беспризорно по дороге стаей. Громов сей маневр заметил, но вслух ничего не высказал. Синица с земли превентивно поднял хворостину — тоже, наверное, не раз страдал от гусиных укусов в детстве.

Сторож к словам околоточного ничего нового добавить не смог — тоже не ходил и не смотрел на «трупу», а окромя господина Зверева никто и не совершает променад в столь неподобающий час.

Господин Зверев пояснил, что выгуливал Тоби как обычно — тот сам выбирал себе дорожку для прогулки, носясь без спроса везде. Только в этот раз в середине прогулки Тоби стал сам не свой: вернулся, поджав хвост, и отказался дальше прогуливаться, бьясь в крупной дрожи, так что пришлось нести его на руках. Тело на поляне Зверев заметил издалека, оно лежало приметно, крестом. С раскинутыми руками, стало быть. К самому телу Зверев не подходил во избежание, так сказать. Дело же такое, привычное: подойдешь к трупу — сам и окажешься первым подозреваемым в убийстве.

Светлана только поморщилась вместе с Громовым — никому из мужчин не приходила в голову очевидная мысль: вдруг женщина на тот момент еще была жива… Теперь, конечно, шансов, что она могла выжить, почти не было.

Гуси совсем обнаглели и, расщеперив крылья, окружили полицейских. Даже хворостина в руках Синицы их не пугала, а скорее раззадоривала. Светлана не стала мешать Громову, игнорировавшему птиц, раздавать указания. Околоточному он приказал оформить показания Зверева и сторожа, а потом заверить их, сторожу велел указать дорогу товарищу прокурора и судебному следователю, когда те подъедут, и еще что-то. Светлана же пошла в парк, магией поймав для себя дорожку, по которой сегодня гуляли Тоби и господин Зверев — взять след она умела. Тащивший в руках фотографический аппарат Петров нервно пошел за ней, признаваясь, что тоже до смерти не любит гусей.

Громов догнал их через пару минут, пристраиваясь рядом со Светланой и предлагая свою руку — идти по обычной лесной тропинке, а парк не был облагорожен, в туфлях на каблуках было неудобно. Светлана не стала отказываться от помощи — оперлась на его локоть. Рука оказалась крепкой — видать, пристав посещает гимнастический зал или еще как-то занимается спортом. От пристава тянуло ваксой, оружейной смазкой и совсем малость бергамотом.

Хотелось молчать, наслаждаясь прогулкой и неожиданным подарком от хвостомоек — золотой осенью, но Громов не дал. Он спросил, чуть надсадным кашлем прочистив горло:

— Светлана Алексеевна, что вы думаете по поводу сегодняшней даты?

Она глянула на него — он уже привычно хмурился:

— А что сегодня не так?

— Вы знаете, что сегодня за дата? Выбор прескверный для убийства.

Она принялась перечислять:

— Рождество Пресвятой Богородицы и победа в Куликовской битве.

Громов пытливо продолжал на неё смотреть, и Светлане пришлось сказать то, что не хотелось бы упоминать:

— И день призвания Рюрика на княжение. День российской государственности.

Ходили упорные слухи, что языческое жертвоприношение цесаревича Дмитрия и великой княжны Елизаветы, которому помешали в Санкт-Петербурге десять лет назад кромешники, было запланировано императрицей Екатериной Третьей аккурат к этой дате. Только по непонятной причине жертвоприношение чуть сдвинули на праздничной неделе. Кромешники попытались спасти цесаревича, и привело все это к «Катькиной истерике», когда императрица, оказавшаяся язычницей, призвала себе на помощь духов земли, воды, воздуха и огня. Тогда полыхала почти вся страна: от восточных границ до западных. На Камчатке проснулись вулканы. Путорана приподняло на десяток саженей, по аллее между Уралом и Кавказом гуляли торнадо, сам Урал вымахал ввысь не меньше, чем на версту, а где и больше. Торфяные болота горели, леса тем более, даже Черное море зашлось в пламени. А Санкт-Петербург просто смыло волной-убийцей.

Светлана глянула на Громова — тот явно ждал продолжения перечисления праздников. Она молчала. Пришлось приставу самому показывать свои познания:

— Это у нас сейчас начало сентября, всего лишь восьмое. А в мире за границами нашей страны сегодня двадцать первое сентября. Осеннее равноденствие. Бритты называют этот день Мабоном. У нас язычники говорят — Осенины. Вы понимаете, Светлана Алексеевна, к чему я веду?