Кровавая любовь. История девушки, убившей семью ради мужчины вдвое старше нее

В первый раз, когда Патрисия рассказала мне свою версию произошедшего в ночь убийства, я задал ей очевидный вопрос:

– Почему вы никогда раньше не рассказывали эту историю?

– Зачем? – сказала она. – Кто бы в это поверил?

Потом она спросила:

– Вы сами в это верите? – Она сразу же вскинула обе руки ладонями наружу. – Неважно, – на одном дыхании запретила она мне отвечать, – не хочу этого знать.

Я бы все равно ей не ответил. Неважно, во что верю лично я. Моя задача – сохранить объективность и поместить в книгу все, что получено в результате моих исследований. Если бы писатели документально-криминального жанра начали бы отбраковывать материал, кажущийся им лишенным смысла, книг документально-криминального жанра, скорее всего, бы не было. Расследование убийства – дело очень точное. Оно не оставляет места для личного толкования.

В расследовании дела об убийстве неопровержимый факт, как правило, только один: само убийство. Все остальное всегда концептуально, гипотетично, предположительно. Свидетельства всегда интерпретируемы. Мнения всегда субъективны. Оценки, в частности, даваемые одними людьми другим людям, не могут не быть личными. И убеждения, однажды сформировавшись, практически всегда становятся твердыми.

Патрисию Коломбо ненавидит и презирает такое множество и причастных к делу об убийстве Коломбо, и исключенных из него людей, что я бы не стал даже пытаться их перечислять, не говоря уже о том, чтобы обсуждать их доводы. Патти Бобб и Ал Балиунас, я уверен, так и сойдут в могилу, убежденные, что Майкла изрубила Патрисия. Их мнение не изменит ничто – даже признание Делуки. Судья Пинчем сойдет в могилу, считая Патрисию, как он сказал прессе, «порочной, хитрой, скрытной, подлой, злой» и недостойной освобождения, даже если она исправилась и реабилитировалась. Любопытно, что в деле, где фигурируют столь неприглядные личности – Лэнни Митчелл, Роман Собчински, Джой Хейсек, Берт Грин, Клиффорд Чайлдс, сам Фрэнк Делука, – это озлобление Пинчема много лет, похоже, сосредоточивалось исключительно на Патрисии. Если угодно, его не беспокоило, что освободили Лэнни и Романа, и, если угодно, его не волновало, что условно-досрочно освободят Делуку. Если угодно, можно даже считать удачей, что он больше не в судейском кресле, судебной системе не нужен судья, сделавшийся столь избирательным в отношении процесса реабилитации, как Пинчем. Кажется, он подзабыл, что Патрисия отбывает срок в исправительном центре Дуайт.

Есть люди, которые из-за прошлой жизни и бескомпромиссности Патрисии Коломбо запрограммировали себя не верить ни одному ее слову, ни любому доброму слову о ней. Одна женщина-репортер из одной из пригородных газет, чья единственная связь с Патрисией Коломбо состояла в периодическом написании обзорных статей о ее деле, и которая никогда не встречалась, не разговаривала по телефону и даже не переписывалась с Патрисией, и которая, конечно, никогда не читала ни стенограммы судебного процесса, ни интервью сестры Берк и не знала, что сестра Берк верила в рассказ Патрисии о том, что в детстве та подвергалась изнасилованиям, – эта журналистка посчитала, что в своем интервью сестра Берк «просто запала на историю Патти». Сестра Маргарет Берк, магистр и доктор психологии Университета Лойолы, на протяжении двадцати двух лет президент колледжа, и после выхода на пенсию еще шестнадцать лет курировавшая бездомных, подвергшихся насилию, и заключенных женщин, входила в состав самых престижных в стране комитетов по правам человека, по мнению журналистки, «просто запала на историю Патти»!

Справедливости ради, не исключено, что и такая выдающихся заслуг и профессионализма женщина, как сестра Берк, и автор с тридцатилетним опытом написания книг в сфере криминалистики и пенологии, оба могли «запасть» на придуманную Патрисией Коломбо ложь, а куда менее искушенная журналистка широкого профиля из мелкой пригородной газеты оказалась достаточно проницательна, чтобы «разглядеть» мошенничество. Подобное возможно, однако вероятность этого следует рассматривать как крайне невысокую – по трем причинам.

Во-первых, Патрисия никак не пыталась «использовать» сестру Берк, она конфиденциально обратилась к сестре Берк за советом, чтобы помочь понять себя. Она никогда не позволяла своему адвокату, Пегги Бирн, использовать историю о насилии в детстве ни в ходатайстве об условно-досрочном освобождении, ни в качестве смягчающего обстоятельства при совершении страшного преступления, ни для того, чтобы как-то иначе вызвать к себе сочувствие.

Во-вторых, в целом исследования по этому вопросу подтверждают, что опыт Патрисии Коломбо вписывается в практически классический психологический портрет человека, пережившего в раннем детстве сексуальное насилие, которое впоследствии было глубоко подавлено, и возвращающегося в сознание после тридцати лет. Женщин, подобных Патрисии Коломбо, легион, и модель поведения, вытекающую из этого общего сурового испытания, игнорировать невозможно.

Наконец, в-третьих, и это главная причина моего несогласия с выводом журналистки, я попросту теперь знаю Патрисию, знаю ее очень хорошо, и даже при большом желании ей, по моему убеждению, не хватило бы творческих способностей сочинить историю сексуального надругательства такой сложности и с таким обилием подробностей. Проще говоря, Патрисия – одна из самых неумелых лгуний, с которыми я когда-либо сталкивался.

Доказательству кому-то своей правоты, естественно, содействует симпатия этого человека к тебе, Патрисия же, разумеется, абсолютно не пытается снискать ничье расположение – начиная с дней процесса, когда, идя в зал суда мимо Рэя Роуза и глядя ему прямо в глаза, говорит ему: «Ты ублюдок». А просидев долгие годы в Дуайт, она даже не снисходит до посещения слушаний по собственному условно-досрочному освобождению, много лет холодно игнорирует всех журналистов, отказываясь встречаться с кем бы то ни было из них, неважно, из какой они газеты и из какой дали приехали, год за годом отказывается требовать опровержения ничем не подтвержденных газетных статей, связывающих ее имя с пресловутым «секс-скандалом» в Дуайт, и вообще «плюет на всех», демонстрируя готовность есть все, что ей ни подадут. И если ее будут держать в Дуайт до самой смерти, то пусть так.

Так что в ее риторическом ответе – «Кто бы в это поверил?» – на мой вопрос о том, почему она никогда не рассказывала свою версию произошедшего в ночь убийств, ничего удивительного не было. При этом все, с кем говорил об этом деле я, сочли ее историю возможной.

– Сестре Берк я бы рассказала, – призналась Патрисия позже. – Она бы мне поверила. И если я вытеснила что-то из своего сознания, она бы мне со всем этим помогла. Но я ее потеряла.

Независимо от чьей-то веры в историю Патрисии, факт остается фактом: она имеет право наконец ее рассказать, равно как она имеет право рассказывать о своих долгих сеансах с сестрой Берк и о забытом насилии над ней в детстве, эпизоды которого, по ее словам, в результате сеансов с психологом всплыли в сознании. Если, как считают многие, история детских изнасилований – выдумка, если на самом деле сестра Берк просто «запала на историю Патти», рассказ Патрисии все равно необходимо включить в рассмотрение вместе со всеми остальными, разрабатываемыми в ходе исследования версиями.

В конце концов, разве это повредит?

Разве никто в это не поверит?

Однажды вечером зазвонил телефон, я принял звонок Патрисии за счет вызываемого абонента, и она сказала:

– Чем занимаетесь, бездельник?

– Жду вашего нового звонка, – сказал ей я. – У меня для вас несколько интересных новостей. Фрэнк Делука признался в убийствах.

В трубке повисла долгая тишина, а затем Патрисия спросила:

– Что вы сказали?

– Делука признался в убийстве вашей семьи, – повторил я.

Ее это явно ошеломило так же, как вначале и меня. Патрисия и я все время чувствовали, что очень маловероятно, что Делука когда-либо в чем-либо признается. Вначале я сказал Патрисии, что «он, скорее всего, до самой смерти будет настаивать на своей невиновности».

И я был уверен, что он умрет в тюрьме штата Иллинойс.

– Ни один совет по условно-досрочному освобождению никогда его не выпустит, – сказал я ей, – до тех пор, пока он настаивает на своей невиновности. Советы по условно-досрочному освобождению проявляют снисхождение только после раскаяния. Ни один убийца никогда не выйдет из тюрьмы без признания, по крайней мере, для протокола, своей вины.

Пятнадцать лет Делука упорно настаивал на своей невиновности. На самом первом слушании по делу о его условно-досрочном освобождении ему, в частности, был задан прямой вопрос:

– В отношении убийств, вы признаете, что принимали в них непосредственное участие?

Он ответил:

– Нет. Нет.

– Нет? – спросила Энн Тейлор, давний член Совета по условно-досрочному освобождению. – Вы говорите, что вас там не было, что вы не принимали в них непосредственного участия?

– Я не принимал непосредственного участия.

– Вы не признали своей вины пятого мая?

– Нет. Нет. Я этого не говорил.

– Вы не говорили [о Майкле]: «Я просто поднял его и застрелил»?

– Нет!

– Где были вы? – спросила Энн Тейлор. – А где была Патти?

– Мы были дома. Мы были дома в постели.

Этой лжи Делука придерживался пятнадцать лет.

– Откуда вы знаете, что он наконец признался? – спросила Патрисия. – Об этом не было ни в газетах, ни в чикагских новостях.

– У меня есть аудиозапись слушания по условно-досрочному освобождению, где он признался, – сказал я.

Вместо стенограммы Иллинойс вел аудиозапись слушания по его условно-досрочному освобождению. Что касается того, почему о его признании не сообщила чикагская пресса, я понятия не имел.

– Если вы хотите, – предложил я, – я могу поднести телефонную трубку к магнитофону и дам вам прослушать запись.

– Боже, нет! – выпалила она. – Последнее, что мне нужно, – это снова услышать голос этого человека. Просто расскажите мне об этом.

– По сути, – сказал я, – во время обычного допроса на слушании по делу об условно-досрочном освобождении Делука, чей голос, казалось, прерывался, произнес: «Мне стыдно, хорошо? Мне стыдно за то, что я сделал». В ходе дальнейшего диалога он сказал: «Я застрелил этих людей там…»

Остальные слова его предложения, – сказал я Патрисии, – совершенно неразборчивы, и я пытался выяснить, что он сказал, но Энн Тейлор, член Совета по условно-досрочному освобождению, которая его допрашивала, на мои звонки не отвечает. А когда я поговорил с Кентом Стейнкампом, юрисконсультом совета, он сказал, что она не обязана со мной разговаривать, если не хочет.

– Но Делука сказал, что стрелял в них?

– Определенно. А коронер показал в суде, что причиной смерти явились огнестрельные ранения. Таким образом, он признался в убийстве.

– Он еще в чем-нибудь признался? – спросила Патрисия.

– Нет.

Я сделал паузу, а затем добавил:

– Есть хороший шанс, что он ни в чем не признается.

– Что вы имеете в виду?

– Посмотрите, большую часть срока Делука сидел в тюрьме строгого режима, – сказал ей я. – Он должен был поумнеть. Он мошенник, который, скорее всего, теперь знает все ходы и выходы. Он даже называет вас своей «подельницей».

На жаргоне заключенных это означает соучастница преступления или сообвиняемая.

– Оправдание, данное им Совету по условно-досрочному освобождению за то, что он все эти годы не признал себя виновным и лгал о своей невиновности, состоит в том, что он защищал свою подельницу. Он намекает, что именно вы все время вели его за собой, с тех пор как вам исполнилось шестнадцать. Он говорит, что все отношения с ним вы начали с того, что пошли к его заместительнице и попросили перевести вас работать в отдел косметики, чтобы вы могли быть рядом с ним, что это никогда не было его идеей, что он не очаровывал, не соблазнял и не окучивал вас. Он рисует Совету картину, в которой до вашего появления он был счастливым семьянином. На вопрос одного из членов Совета, были ли у него в прошлом проблемы дома или отношения с другими женщинами, он ответил отрицательно.

– Ради всего святого, – недоверчиво произнесла Патрисия, – разве им неизвестны свидетельские показания Джой Хейсек? Разве они не знают о том, что он творил до встречи со мной?

– По-видимому, нет. Делуку спросили, какое время спустя после знакомства с вами он начал с вами отношения, и он ответил, что через два или три года. Думаю, Совет не знает, что он занимался с вами сексом, когда вам едва исполнилось шестнадцать. Они явно не знают о его сексуальных крайностях до этого. Энн Тейлор весьма умело задает наводящие вопросы, и она спросила, не потому ли он с вами подружился, что чувствовал, насколько у вас скверные отношения дома, и он ответил утвердительно. Еще один член совета был очень удивлен, узнав, что вы в течение года жили в доме Делуки с Мэрилин и пятью детьми.

– Я не могу в это поверить, – сказала Патрисия. – И эти люди будут решать, выпускать ли Фрэнка Делуку снова на улицу? Они ни черта не знают об этом деле!

– В какой-то момент, – сказал я ей, – после того, как Делука признался в том, что стрелял, Энн Тейлор спросила его, были ли жертвы мертвы, когда он уходил. Его ответ снова был частично невнятным. Он сказал: «Ну… они… они все еще дышали, когда Патти… э-э…» – далее его слова снова неразборчивы, пока он не произносит: «Э… коронер сказал, что ранения могли бы быть смертельными». Обратите внимание, – сказал я, – насколько все тщательно сформулировано. Коронер не говорил, что огнестрельные ранения могли бы быть смертельными, он говорил, что они были смертельными. Делука намекает, что, возможно, его выстрелы их не убили. Как я сказал, в тюрьме Фрэнк поумнел. Он наконец понял, что единственный способ выйти – это в чем-то признаться. Итак, он пытается посеять семена сомнения в том, что выстрелы были смертельны, а потом он признается в том, что стрелял – и только в том, что стрелял.

– Думаю, это делает жестокой убийцей меня, – спокойно сказала Патрисия.

– Возможно, если вы этого не отрицаете.

– Я не могу этого отрицать, – сказала она очень тихим голосом. – Я не знаю, сделала я это или нет.

Патрисия тяжело вздохнула, по телефону вздох был едва слышен.

– Я всегда знала, что первые два выстрела произвела не я, потому что слышала их снизу. И когда Фрэнк показал мне моих родителей, думаю, я подсознательно приписала каждому из них по одной пуле. Только позже я узнала, что были произведены еще четыре выстрела. Для меня огромное облегчение знать, что я в них не стреляла. Я не думаю, что я стреляла, но я никогда не знала наверняка. Что до остального – я надеюсь, что я никогда не узнаю.

– Вы боитесь узнать?

– Я в ужасе, – призналась она.

Я еще немного рассказал ей о том, что было на магнитофонных лентах: Делука хвалит бывшую жену, Мэрилин, как «хорошую женщину», тот факт, что две его дочери уже вышли замуж, что Фрэнк-младший – так же, как он сам, – учится на фармацевта, что Делука скоро станет дедушкой, и если его освободят условно-досрочно, он будет жить с отцом или братом Биллом и искать работу управляющего розничной аптекой. Напоследок Энн Тейлор сказала: «С этим у вас не должно быть слишком много проблем». Заявление, учитывая все, что было прежде, невероятное.

– Как вы думаете, он выйдет? – спросила наконец Патрисия.

– Он движется в правильном направлении, – сказал я. – Ему стыдно, он кается, он подпал под обаяние и руководство подельницы. Кроме того, за ним многочисленная семья, а советы по условно-досрочному освобождению это любят. В то время как вы – сирота.

– О, чертовски смешно, – ледяным тоном сказала она.

– Я не хотел смешить, я просто имел в виду, что в вашей семье вас все бросили. Ваши немногочисленные подруги, кроме бывших заключенных Дуайт, на десять или больше лет старше вас. Сестра Берк умерла. Сестра Трэкслер и ваша крестная старше вас лет на двадцать пять. Годы идут, и к моменту вашего возможного освобождения единственной из оставшихся в живых знакомых, которая сможет вам помочь в свободном мире, скорее всего, будет Пегги, но поскольку она ваш адвокат, а также ваша подруга, в глазах совета по условно-досрочному освобождению она большого веса не имеет.

– А вы? – спросила Патрисия.

– Я тут ради книги, – напомнил ей я. – Вы это знали с самого начала. Когда книга будет закончена, я перейду к другой.

– Нечто вроде сутенера, – сказала она. – Бросаете одну шлюху ради другой.

– Да, нечто вроде.

Аналогия интересная. С ней мне было нелегко поспорить.

– Мне все равно, – сказала Патрисия. В ее голос вернулась знакомая твердость. – Если они снова выпустят Делуку на улицу, я выходить не хочу. Я останусь здесь до самой смерти.

– Все может так и обернуться, – сказал ей я.

Когда я навещал Патрисию в последний раз, она сказала:

– Думаю, что вам не стоит возвращаться снова.

– Хорошо.

Мы стояли в холле со стороны тюрьмы, ожидая, когда откроются электронные двери и я смогу пройти через главную комнату для свиданий и выйти из учреждения.

– Эти наши разговоры становятся слишком тяжкими для меня, – сказала она. – У меня проблемы со сном. Ничего личного.

– Вам не нужно ничего объяснять, – сказал я ей. – Это всегда было вашим решением.

– Я никогда не собиралась рассказывать вам так много, – сказала она. – Я собиралась только рассказать вам о насилии надо мной, когда я была маленькой девочкой, о насилии в детстве. Я чувствовала, что ради сестры Берк обязана рассказать о нем, чтобы вся ее работа не пропала зря. Но все остальное… я никогда не хотела заходить так далеко.

Она иронично покачала головой.

– У вас есть подход к людям. С вами легко разговаривать.

– Когда-нибудь вы, вероятно, будете рады, что поступили именно так, – сказал я. Но прозвучало не очень убедительно.

Мы пожали друг другу руки.

– Берегите себя, – сказал я.

– Конечно, – со слабой улыбкой ответила она. – Вы тоже.