Кровавая луна

Она была потрясена его выражением лица. Он словно шел на эшафот. Доселе неведомый Анетте экзистенциальный ужас пронзил ее, как молния. До сих пор она воспринимала беременность как вызов, как сюрприз, преподнесенный жизнью, с которым они разберутся вместе, благополучно справятся с этим испытанием, как всегда справлялись со всем остальным. А может, все совсем и не так. Возможно, это как раз ахиллесова пята, о которой, как казалось ей прежде, неуместно говорить в применении к их отношениям.

— Мне надо тебе кое-что сказать. И это серьезно. — Анетта осознала свое волнение лишь тогда, когда надломился ее голос.

Свен стиснул зубы и кивнул. Он уставился на край стола, не в силах встретить ее взгляд.

«Ну все, карточный домик рушится», — подумала Анетта. Закрыла глаза, выдохнула и выпалила:

— Я беременна. У нас будет ребенок.

Она так и сидела с закрытыми глазами и ждала, что будет дальше. Поскольку Свен так ничего и не говорил, ей все-таки пришлось открыть глаза и встретить его взгляд.

Анетта еле узнала мужчину, сидевшего перед ней. Слезы ручьем текли из серо-синих глаз, которые она так любила, ладони по-прежнему лежали на столе. А лицо! Лицо Свена светилось от счастья.

— Правда? Я думал… Неужели я стану отцом?

Он весь сиял, и переполнявшая его радость волной окатила ее и сломила последнюю оборону. Его улыбки она уже не выдержала. Анетта Вернер одновременно всхлипывала и смеялась от эйфории, смешанной с облегчением.

Его голос звучал как-то необычно, словно откуда-то сверху:

— У нас будет ребенок. Ты станешь мамой!

* * *

Его обнаружил могильщик. Он чистил и посыпал песком дорожки, расползшиеся от оттепели, как вдруг услышал хлопок. Одиночный выстрел отчетливо прогремел спокойным ранним утром у церкви Прэстё. Могильщик владел охотничьим удостоверением и потому не сомневался, что это был за звук, донесшийся из заброшенного отеля. Он бросил грабли на тачку и, не раздумывая, кинулся к главному входу, находившемуся в пятидесяти метрах. Впоследствии его спрашивали — неужели он не испугался? И почему он не позвал подмогу по телефону вместо того, чтобы броситься на звук выстрела? Он лишь отвечал, что действовал, повинуясь инстинкту. Так оно и было.

Двери главного входа оказались заперты, так что он обежал вокруг здания и обнаружил выбитое стекло в одной из дверей, ведущих на террасу с противоположной стороны. И крикнув «Кто здесь?» и не получив ответа, он даже подумал было о том, чтобы вернуться, но в конечном итоге все-таки побежал осматривать пыльные пустующие комнаты. Возможно, кто-то сюда зачем-то пришел. Быть может, просто дети залезли поиграть.

Он обнаружил тело наверху, в комнате с тоненькой фарфоровой табличкой, по-прежнему висевшей на двери, с надписью «Свадебный сьют». Торбен Хансен сидел на полу у стены, где, видимо, некогда стояла кровать, судя по форме выгоревшего на гобелене пятна. Он сидел, широко расставив ноги, уронив подбородок на грудь, так что сразу бросалось в глаза, что пуля снесла ему большую часть затылка и размазала кровавое месиво по стене. На полу между ногами у него лежал девятимиллиметровый «Хеклер и Кох» Сары Сайдани, в кармане — письмо, адресованное Луизе и Сигрид.

Могильщик повидал в жизни всякое. Он не закричал и не стал заходить в комнату, чтобы попытаться спасти человека, который явно уже был мертв. И все же, когда он сбегал вниз по кривым старым ступеням и мчался через парковку к тачке, на которой лежала его куртка с мобильным телефоном в кармане, перед глазами у него танцевали темные круги. Ему даже пришлось на секунду остановиться и постоять некоторое время, уперевшись руками в колени.

Он почувствовал, как тошнота вот-вот выдавит из его горла утренний кофе. Вскоре он выпрямился и набрал номер «112».

* * *

Путь из Рыболовецкой гавани к станции Нордхавн с тяжеленными рюкзаками за спинами казался бесконечным, но девушки не могли рисковать и добираться до аэропорта на такси. Кто-нибудь мог их узнать и сообщить в полицию, так что передвижение на поезде было безопаснее. Оставалось лишь мужественно преодолеть слякоть пешком.

Несколько последних дней были проведены в старом рыболовецком сарае Харди, пустующем в зимний период. Он находился менее чем в ста метрах от лодки Луизы, но являлся более безопасным убежищем, по крайней мере пока они довольствовались электрообогревателем и вечерами не включали свет. Из сарая они несколько раз видели, как патрульная машина проезжала неподалеку от лодки, от чего их охватывали в равной степени страх и возбуждение. Луиза подключила все свои контакты, с помощью которых им относительно легко удалось раздобыть еду, туристическое снаряжение, новые паспорта и билеты на самолет. Обе покрасили волосы, склонившись над старой лоханью.

Складывая в рюкзак вещи в холодном темном сарае, Сигрид ощутила в себе какое-то новое чувство. Перспектива начать все заново на другом конце земного шара затмевала страх всеобъемлющим предвкушением свободы и легкости бытия. Перелет окажется для них ластиком, который сотрет одиночество прошлого и вину настоящего.