Кровавая плаха

Той порой в тайге работали геодезисты. Таскали они за собой свои треноги, глядели в стеклышко, что-то записывали в блокнотики. Сопровождала их стража, так что на свежем воздухе работать было почти приятно. Почти — это потому, что докучала мошка, которая лезла в рот, в уши, куда угодно. Да это дело обычное, для бывалых сахалинцев привычное.

Вышли наши геодезисты со своими инструментами на взгорок, поросший густым кустарником. Покрутили носами, чуют: вроде бы по ветру в их сторону дымком несет.

Людей в тех местах не ожидалось. Откуда тогда дымок? Не приведи Господи, коли тайга загорелась. От пожара спастись трудно, а порой и вовсе невозможно.

Но был среди геодезистов бывалый таежник, бывший каторжник, давно отбывший срок и навсегда оставшийся на острове. Его фамилия была Перхуров.

— Это никакой не пожар, — заявил твердо Перхуров. — А мнится мне, что вон в тех кустах недавно кто-то побывал. Bo-он, видите, веточка надломлена. Никакой другой зверь, кроме человека, так сделать не сумеет. Пошли, посмотрим!

Подошли к кустам, и от ужаса у всех дыхание сперло. Возле наспех притушенного и еще чуть тлеющего костерка лежит голый мужчина, или, точнее сказать, то, что осталось от него.

Живот человека был широко располосован снизу доверху, а внутренности вывалены на землю. Из тела местами — на ягодицах и плечах — вырезано кусками мясо. Пригляделись — у трупа откромсаны печень и почки.

И возле костерка валяется несколько кусочков заваренной человечины.

— Людоедство! — прошептали геодезисты.

Перхуров подумал-подумал да говорит:

— Каннибалы далеко не ушли, ведь это мы их спугнули.

Стража говорит:

— Будем искать! Да вон следы отчетливые, в ложбину тянутся…

Поиски были недолгими и успешными. Метрах в ста, возле глубокого ручья, за поваленным кедром, вдавившись в сырую землю, прятался каторжанин.

— Колосков! — обрадовался Перхуров. — Ну надо же, какая трогательная встреча. Только выпивки не хватает — отметить ее.

— Зато есть, кажется, закуска, — заметил один из стражников, развязывая мешок, валявшийся возле Колоскова.

Геодезисты заглянули в мешок и с ужасом отпрянули: в? нем лежали куски обжаренного человеческого мяса.

Колоскова доставили в кандальную тюрьму вместе с вещественным доказательством — мешком.

Каторга, конечно, знала, что в тайге всякие дела случаются. Но чтобы вот так, своими глазами увидать — для многих такое было впервые.

Стали требовать:

— Пусть при нас сожрет!

Стражники ничего против этого не имели.

Колосков взял полусырой кусок от ягодицы и с притворным аппетитом засунул его в свою широкую пасть:

— Вкуснятина! Лучше любого скотского. Попробовать желаете? — И он швырнул мясо в толпу, глухо заворчавшую.

Началось следствие. Выяснилось, что Колосков еще в тюрьме, подбивая на побег товарища, обдумал его печальную участь. Пробыв два дня в тайге, изрядно изголодавшись, беглецы стали готовиться ко сну, развели костерок.

Спутник Колоскова от слабости еле держался на ногах. Колосков вцепился в горло товарищу, придушил его. Затем еще полуживому он перерезал горло, попил горячей крови.

— Словно замолодило меня всего, — похвалялся Колосков, сидя в Онорской тюрьме. — Бодрость по всем жилам заиграла.

…Но больше радостей Колоскову в этой жизни не досталось. Случилось для каторги нечто редкое, почти невероятное.

С приправой из крапивки

Губарь был под стать Колоскову — звериная жестокость, полное отсутствие жалости. Бегал он и прежде. И о нем шла молва, что питался в тайге он человечиной. Но доказательств тому не было.

После его побега с Васильевым и Федотовым стража даже не стала устраивать погоню, утомленная поисками Колоскова: «Сами в тайге сдохнут!»

Первых два-три дня беглецы питались припасенным загодя, варили в котелке грибы, ели ягоду. К вечеру устраивались на ночлег. Тайга ласково шумела, все ярче светили на чистом небе хрустальные льдинки далеких звезд.

Федотов, голубоглазый мальчик-красавец, менее всего похожий на преступника, мечтательно говорил:

— Переплыть в Японию, вот было бы славно! Ведь подобное, говорят, случалось. Открыть там свое дело. Я бы цветы рисовал на ткани. В жены взять японочку, детишки бы пошли узкоглазые, но с примесью славянства… Эх, как я дома хорошо жил! Помогал церковь расписывать, прилично зарабатывал.

Губарь, распаляя себя, прошипел со злобной усмешкой:

— А для какого же рожна ассигнации подделывал, коли «прилично зарабатывал»? Еще большего богатства захотел?

— По глупости, конечно, все произошло.

— Да уж точно, дурак ты дураковый! — смачно сплюнул в костер Губарь.

На другой день Губарь шепнул Васильеву:

— Смекивай, я этого молокососа нарочно с нами взял. Он скусный, как молодой поросеночек, гы-гы! — Губарь ощерил по-лошадиному крупные желтые зубы. — Давно не ел порося? Вот уж накормлю тебя досыта.

И страх, и отвращение обуяли Васильева. Он стал лихорадочно соображать: «Откажусь, так он меня убьет и съест! Что делать?»