Кроваво-красные бисквиты

– Байки всякие? А почему тебе после этих баек нехорошо, трусливо сделалось? Ты думал, я ничего не замечу? Ошибаешься, я вижу не все, но кое-что вижу. Что же касаемо, как ты говоришь баек, то это не просто байки, это часть нашей культуры, наследие предков…

– Но вы же немец, какое наследие предков?

– Немец? Да во мне, если знать хочешь, немецкого вот сколько! – И начальник сыскной отмерил половину ногтя. – Матушка моя русская, из вологодских дворян, и скажу тебе больше, бабка моя, супруга деда, тоже русская. И вот теперь считай, сколько во мне от немца, а сколько от русского.

– Ну, это да, – мысленно прикинув, проговорил Меркурий, – получается, что вы почти русский?

– Почти, – сказал точно обрубил фон Шпинне. – И скажу тебе как почти русский: к человеку, если он к тебе с добром идет, нужно относиться как к человеку.

Кочкин смотрел на своего начальника и не мог разобрать, верит тот в то, что говорит, или просто, следуя давней привычке, заводит добрые знакомства, которые, кто знает, может быть, когда и пригодятся.

– Ну, так тоже – гривенник туда, гривенник сюда…

– Да не ворчи ты, скупой рыцарь, все эти деньги вернутся сторицей, вот попомнишь мои слова… – начальник сыскной не договорил, потому что вернулся сторож, держа в руках букет белых астр.

– Вот, и всего-то гривенник. Вот тут у нас на углу, где цветами торгуют, вам никто такой букет меньше чем за полтинник не предложит, а я нежадный…

Фома Фомич отдал гривенник, цветы сунул Кочкину и, повернувшись к сторожу, сказал:

– Ну что, старик, веди.

– Так, это, а куда вести? Вы ведь не сказали, куда вести. На чью могилку вы пришли?

– Да, действительно, не сказали. Отведи нас к могиле гласного городской думы Тимирязева!

– У нас их тут несколько, Тимирязевых. Вам к которому?

– Ну я же тебе говорю, гласный городской думы Тимирязев!

– Я этого не понимаю, кто гласный, а кто – нет, мне как его звали надобно!

– Отведи к тому Тимирязеву, которого похоронили здесь двадцать второго мая! – помог Фоме Фомичу Кочкин.

– А, вот куда. Ну, так бы сразу и сказали. Это там, в том краю… – Сторож направился в левую сторону кладбища и жестом увлек за собой сыщиков. – Только тут ступайте с оглядкой, чтобы в открытую могилу не сверзиться, дурная это примета!

Шли недолго, как ни старался чиновник особых поручений, так и не увидел открытой могилы. Врет старик, специально страху нагоняет, вот шельма… Только Кочкин это подумал, и точно враг мысли прочел, за малым не угодил в черную прямоугольную дыру, которая возникла справа от тропинки.

– А вы почему ямы досками не закрываете? – спросил он у впереди идущего сторожа.

– А зачем? Тут никто не ходит, а у нас на это дело и тесу нету, да и потом, у нас ни разу такого случая не было, чтобы кто-то в могилу свалился. На других кладбищах, знаю, бывало, а у нас нет.

– А что, если свалится?

– Это уже судьба такая…

Подошли к горе венков, под которыми не видно было могильного холмика с еще не потемневшим сосновым крестом с янтарными капельками.

– Вот он, ваш Тимирязев. Ну, вы тут оставайтесь, а я пойду. Если надобность какая возникнет, то меня вон в той стороне в сторожке найти можно.

– Ну что же, – проговорил начальник сыскной после того, как сторож ушел. – Теперь давай смотреть, что могло напугать Скворчанского на этих похоронах.

– А что смотреть-то, я не понимаю! – отозвался на этот призыв Кочкин.

– Да ты просто смотри, но смотри внимательно, может что-то необычное и увидишь…

– Да что необычное можно увидеть на этом кладбище? Может, Скворчанский чего-то другого испугался, а мы сейчас все царство мертвых на брюхе исползаем, и никакого результата!

– Ну не хочешь, не надо, я сам буду искать, – как-то необычно миролюбиво проговорил начальник сыскной, и это показалось Меркурию подозрительным. За фон Шпинне водились кое-какие грешки, и один из них был – желание отыскать все самому. Чтобы потом где-нибудь взять да упрекнуть своего помощника. И потому Кочкин решил тоже искать, чтобы не давать Фоме Фомичу возможности в будущем куражиться.

Осмотр могилы Тимирязева и окрестных могил занял что-то около получаса, но никаких результатов не принес. Оба сыщика были раздражены. И если начальник сыскной еще как-то пытался скрыть свое раздражение, то у Кочкина не было подобного стремления, и все недовольство читалось на его лице, а также выражалось в резких движениях и громком хмыканье.

Фома Фомич вдруг остановился и, поводя головой из стороны в сторону, сказал:

– А почему я решил, что напугавшее Скворчанского находится где-то вблизи могилы Тимирязева, ведь это могло быть и в другом месте!

Эти слова заставили Кочкина сначала остолбенеть, а потом взбунтоваться.

– Это что же, нам придется осматривать все кладбище? – почти закричал он.

– Ну не все, а только часть. Ты все равно, вижу, плохо ищешь, сходи лучше и позови сторожа.

– Скажи мне, старик, – обратился начальник сыскной к сторожу, когда Кочкин привел его. – Ты нам сможешь показать дорогу, по которой гроб с Тимирязевым несли к могиле?

– Тут на кладбище?

– Да!

– Ну, это нам надо к воротам, а оттудова я вас поведу…