Кровавобородый (СИ)

Пока он промывал и зашивал ему лицо, мысли Кили бессвязно метались и прыгали по кочкам воспоминаний. Крючки, они с Ори бегали рыбачить на озерца у подножия Синих гор, озера, священное Зеркальное пред вратами Казад Дума… Звездная корона Дьюрина ждет в его водах пробуждения короля. Что он увидит, взглянув? Черноту, даже если звезды в тот миг сиять будут во все небо? Он последний из рода, и он недостоин, он падает на каждом шагу, и шаги эти все не в ту сторону…

Ноги в высоких сапогах со множеством железных пряжек остановились перед ним и, наклонившись, Нали, целая и невредимая, тронула его за плечо.

— Спасибо, — тихо сказала она и робко улыбнулась. — Ты жизнь мне спас.

— Ты мне тоже, — еле шевеля губами, невнятно отозвался Кили. — Без брони меня бы убили.

Закончив с лицом, Ойн велел ему снять кольчугу и принялся осматривать его посиневшие ребра, как чешуей — узором вмятой в кожу стальной сетки раскрашенные, и Кили во внезапном проблеске ясности в мутном своем сознании поймал взглядом, как Нали вдруг залилась краской и отвернулась.

Мертвых погребли в земле, на проклятой поляне, где они нашли смерть в последнем своем бою. Кили слышал рассказы о битве у Морийских врат, о том, что погибших было так много, что невозможно было положить их спать вечным сном в камень, и тела их были сожжены. Отец Балина был среди них, брат Торина, совсем юным погибший… Сожженные гномы, и ожоги от тех костров остались на сердцах уцелевших, и как-то ведь те жили, смогли идти дальше. И снова мысль эта оборвалась безответным и усталым «Как?».

Шли теперь быстрее, торопились убраться из проклятого леса, где оркам было привольнее, чем им, выставляли часовых втрое больше, не снимали броню ни днем, ни ночью. Целые помогали идти раненым, и несмотря на обескровленную усталость никто не жаловался и не просил передышки. Больше нападений не было, но Кили не оставляло чувство, что, пусть не вступая в бой, враг остается где-то рядом, следит, крадется следом. До рези в глазах он вглядывался в бесконечную зеленую поросль по сторонам тракта, но ни разу не увидал ничего.

Гимли поначалу шел наравне с остальными, потом стал понемногу отставать. Кили подумал, хочет, чтобы меньше глаз видели его горе… А затем он упал.

— Заражение, — потемнев лицом, сказал Ойн, осмотрев Гимли. Раны его были легкие, но какая-то зараза попала в кровь, не то просто грязь, не то яд. Гимли не двигался и не говорил, во сне или, может, без сознания, но недвижная тишина эта к вечеру вспыхнула лихорадкой и бредом.

— Я не знаю, что делать, — тихо признался лекарь до зелени бледному Кили, — у меня нет других средств. Я сделал, что мог, но это не помогает.

И тут Кили поймал краем глаза промельк рыжего, огненного в зеленой междревесной тьме. Совсем как тогда, во сне, и как прежде сна было, с водопадом на свету… Будто обманные болотные огоньки, рыжие проблески эти манили его с дороги, звали куда-то, и он знал отчего-то: лес или тот, кто надевает на разум свой лесную плоть, как царское одеяние, не желает ему зла. Снова за кустами моргнуло огненным, и Кили послушался, бросился бегом вслед за путеводной этой искрой. Это оказалась лиса, как во сне: ломким хромым бегом она мчалась меж деревьями дальше в чащу, и он поторопился за ней. И не удивился, заслышав впереди шум бегущей воды и увидев то самое зеленолистное дерево с тонкими ветвями-волосами.

Послушавшись ничего не ставшего объяснять Кили, Ойн приготовил из коры и листьев снадобье, и на следующее же утро Гимли стало лучше. Это чудо, случившееся так вовремя, исцелило не одного только раненого — весь отряд удивительно воспрянул духом.

— Они верят в тебя, — сказал Ори Кили на следующем вечернем привале, когда оба они стояли на краю лагеря и смотрели, как разгораются костры, как спутники их, живо переговариваясь, носят хворост и сгребают листву меж корнями, чтобы помягче спалось. — Верят, что тебе благоволит судьба, что с тобой удача. Даже… Что тебя убить нельзя, и что поход этот не может кончиться плохо. Слышал, как они зовут тебя?

Кили покачал головой и поморщился — рана болела.

— Кровавобородым, за тот бой в лесу, потому что у тебя геройской славы побольше, чем у иных, кто так долго живет, что бороду за пояс заправить может, — ответил Ори. — И еще Счастливым.

Кили показалось, он недослышал. Щеку дернуло болью — это он улыбнулся — а потом смех скрутил его, неукротимый, как приступ падучей, он задыхался и все не мог прекратить и только держался руками за мокрое горячее лицо — от хохота лопнула едва спекшаяся рана.