Кровавое приданое

– Я знаю, – ответила Констанца своим умиротворяющим голосом. – Но я была на Кипре, с Анри и Сашей…

– А я консультировала совет Ватикана касательно выбора нового Папы, ты же знаешь, – сказала Магдалена столь же мягким, но гораздо менее извиняющимся тоном. Свою работу, состоящую в том, чтобы дергать за ниточки, стоя в тени мировых властей, она любила так же сильно, как и нас. Я давно смирился с тем, что придется делить наше брачное ложе с ее интригами.

– Я знаю, знаю, – пробормотал я и вдруг понял: мне до сих пор больно от того, что они тогда не приехали. Не столько из-за пьесы, хотя пьеса была отличная, сколько из-за того, что в последний раз мы собирались вместе почти три десятилетия назад. Мы почти никогда не расставались так надолго. Я заскакивал на пару часов к Констанце во время последних европейских гастролей, но это было совсем не то. Мы уже очень давно не проводили время втроем.

«Но у них теперь своя жизнь и свои любовники, – напомнил я себе, пока девушки суетились рядом, целуя меня и говоря комплименты. – Я перестал быть для них центром вселенной».

От этой мысли у меня внутри все перевернулось, но я все равно улыбнулся им. Уж что я умею, так это улыбаться, несмотря на боль.

– Пойдем, – сказал я, подталкивая их к выходу. – Умираю от желания выпить кофе и съесть что-нибудь сладкое.

– Ты все еще ешь? – озадаченно спросила Магдалена. Она не договорила, проглотив слова «человеческую пищу», ведь вокруг было полно смертных.

– Я гедонист во всех смыслах, – заявил я, беря их обеих за руку. – Я буду наслаждаться всеми чувственными удовольствиями мира, пока не затошнит.

– Ты совсем не изменился, – сказала Констанца с такой нежностью, что у меня готово было разорваться сердце.

Мы бродили по скользким от дождя городским улицам, пока не наткнулись на мою любимую итальянскую пекарню в неприметном переулке между прачечной и ломбардом. Я путешествовал по миру все сто с небольшим лет своей жизни, но то и дело обнаруживал себя в Нью-Йорке. Мне нравилась его очаровательная, неожиданная теснота, десятки языков и культур, смешавшиеся в пьянящее и совершенно американское нечто. Америка подходила мне, несмотря на пуританские нравы и отвратительную государственную систему. Эта страна была такой же нахальной, шумной и самовлюбленной, как я. Я заказал кофе с молоком и пирожное со взбитыми сливками, достаточно легкие, чтобы можно было насладиться их вкусом, не испытывая тошноты. В последние годы я замечал в себе изменения, о которых предупреждала Констанца: бледность кожи, пониженный аппетит ко всему, кроме крови, но я хотел выжать из еды все удовольствие, которое только смогу получить, пока не потеряю к ней вкус.

– Попробуй, – сказал я, протягивая Магдалене немного взбитых сливок на мизинце.

– Я на диете, – шутливо ответила она.

– Они просто тают на языке; это лишь капелька сливок и сахара. Позволь себе немного пожить, Мэгги.

Магдалена согласилась и, взяв пальцами мое запястье, поднесла взбитые сливки ко рту. А потом обхватила губами палец, посасывая его так, что у меня по спине пробежал электрический разряд.

– О, неплохо, – признала она. Ее темные глаза расширились. Она макнула палец в крем и протянула Констанце, но та смотрела на него настороженно.

– Я старше вас, – напомнила она, словно о таком можно было забыть. Констанца, возможно, была одной из старейших вампиров, и, хотя она использовала дарованную ей силу милостиво и осторожно, это было очевидно по ее манере держаться и по блеску глаз в темноте. Мы все стали могущественнее в ночь, когда убили нашего сира и выпили его кровь, но Констанца была старшей, и произошедшее одарило ее гораздо щедрее.

– Больно не будет, – пообещала Магдалена. – Алексей не врет.

Констанца открыла рот и проглотила угощение. От его вкуса ее глаза расширились, и она довольно заурчала, тихо и гортанно. Магдалена усмехнулась и поцеловала ее так быстро, с такой бездумной нежностью, что мне стало больно. Вместе они смотрелись просто идеально – и обе принадлежали мне.

По крайней мере, я так думал.

– Как поживают твои любовники? – спросил я из вежливости. Ну и, может быть, из любопытства.

Лицо Констанцы просияло, и она немного наклонилась над столом. Ткань рукавов ее пышной белой блузки элегантно колыхалась, а на шее поблескивал золотой крест. Ей всегда нравилось глумиться над суеверием, что церковные атрибуты причиняют нам вред, и она, подозреваю, отчасти и правда, до сих пор верила в эту старую сказку о крови и страданиях.

– Анри и Саша такие же милые, как и в день нашей первой встречи. Я вижу от них столько доброты и заботы, вплоть до мельчайших жестов. Анри после каждой охоты отстирывает кровь с моей одежды и кладет в карманы цветы, а Саша всегда приносит домой книги и выделяет свои любимые отрывки, чтобы я их потом прочла. В этом году мы проводим лето в Румынии. Хочу показать им место, где я родилась.

– Это так смело с твоей стороны, – сказала Магдалена, воруя у меня еще немного сливок, – обращать других после того, что с нами случилось.