Кровавый Дунай

— Товарищ капитан, Иржи убит, Костенко тяжело ранен. Чепрага цел. Меня в плечо зацепило. Что дальше?

Савушкин попробовал привстать — и тут же без сил повалился на землю. Воздуха, воздуха!

Отдышавшись, спросил, едва ворочая языком:

— Немцы… Где? Донесение… Отправлено?

— Отправлено. Квитанцию Чепрага получил — аккурат вместе с вашей пулей… Я вам пантопон вколол, пару часов будет держать…Немцев отбили. Пятерых мы положили, остальные вроде как отошли. Полагаю, запрашивают помощь. Не ждали, что радист окажется не один… Но дальше всё. Не отобьёмся, патроны на нуле. Надо срочно уходить. Но куда?

— Машина?

Лейтенант махнул рукой.

— Капут. Изрешетили всю…

— Шинель Иржи… Где?

— В машине лежит. Достать?

— Давай… живо… Костенко с рацией… на неё, и тащите… к генеральше… по кустам… Отсюда… уходить… Мне оставьте… оружие… и патроны…

Лейтенант, не ответив, бросился к «паккарду», достал шинель, расстелил её, вместе с радистом положил туда находящегося в бессознательном состоянии Костенко и, подхватив Савушкина под плечи — поволок туда же.

— Володя… отставить… Я останусь… тут…

— Товарищ капитан, теперь группой командую я и я решаю, кто и где остаётся. Молчите, вам вредно говорить! И надо потерпеть — мы вас под проспектом потащим, по коллектору, так что наберитесь терпения…

Последовавшие затем три часа Савушкин помнил плохо — лёжа на шинели, он то приходил в себя, то вновь впадал в беспамятство, нижняя часть лица онемела, рана в груди горела огнём, перед глазами мелькали обрывки галлюцинаций, промокшая насквозь в канализационном коллекторе шинель нестерпимо воняла — иногда ему казалось, что он уже умер и попал в ад, но очередной бугор, встреченный на пути, возвращал его в бренный мир. Два километра от места боя до дома генеральши Ясберени растянулись на целую вечность — пока, наконец, капитан, в очередной раз придя в себя, не понял, что оказался, вместе с уцелевшими разведчиками, у знакомых ворот. Не веря в то, что им удалось уцелеть, Савушкин спросил у своего заместителя, без сил облокотившегося на калитку:

— Лейтенант… мы у Веры?

— Да. Чудом добрались. Последние сто метров святым духом проползли…

— Звони. Можешь меня… поднять?

— Попробую. Вдвоём с Андреем если.

Оказавшись на ногах, Савушкин, преодолевая дикую боль в голове и во всём теле — дождался, пока на пороге не покажется Вера Антоновна, чтобы, едва ворочая языком — сказать:

— А вот… И мы. Недолго… музыка играла…

Последнее, что он увидел, прежде, чем потерять сознание — плачущую хозяйку дома, пытающуюся, тем не менее, помочь лейтенанту и радисту втащить его в дом…

Глава девятая О пользе предусмотрительности, некогда принимаемой за чрезмерную осторожность…

Тяжёлый бетонный потолок — первое, что увидел Савушкин, когда открыл глаза. Потолок, достать до которого, казалось, было достаточно, просто протянув руку — угрожающе нависал над его ложем, и готов был в любую минуту обрушится вниз, похоронив под собой всё живое. Во всяком случае, именно так воспринял его Савушкин…

Капитан осторожно приподнял голову и огляделся. Рядом, на таком же, как у него, топчанчике лежал ещё кто-то, укутанный бинтами от поясницы до затылка. У двери, сидя в кресле, дремал радист Чепрага — и больше в этой камере, как про себя назвал помещение Савушкин, никого не было. Хм… А где лейтенант?

Савушкин попытался окликнуть Чепрагу — но смог извлечь из себя лишь глухой сип: нижняя часть лица была абсолютно чужой, язык во рту еле ворочался, рот не открывался вообще; изданный капитаном звук более напоминал скрип старого дивана, нежели человеческий голос. Тем не менее, радист при этих звуках тут же встрепенулся, вскочил, спросонья уронил «вальтер», лежавший на коленях, и, поняв, что командир очнулся — тут же бросился к нему.

— Товарищ капитан, был врач, осмотрел вас, зафиксировал челюстную кость, что-то вколол, мы вас перевязали, и он приказал дня три вас не трогать, а если проснетесь — то чтоб не разговаривали. У вас сломана в трех местах челюсть, задето левое лёгкое и перебита ключица. Есть вероятность плеврита… Воды? Бульона? Облегчиться?

Капитан отрицательно качнул головой и кивнул в сторону второго раненого. Чепрага тяжело вздохнул.

— Старшина наш в трех местах пробит. Врач велел готовится к худшему. Печень задета, вторая пуля пробила лёгкое, третья — перебила плечевую кость. Очень мало шансов…

Савушкин посмотрел на своё запястье. Чепрага понимающе кивнул.

— Сейчас второй час дня восьмого ноября. Почти двое суток пролежали, товарищ капитан…

Савушкин глянул на дверь.

— Лейтенант? Сейчас подойдёт. Он хозяйке хочет наши марки отдать, чтобы нахлебниками не быть. А она выкобенивается, баронессу из себя строит…

Савушкин едва заметно, кончиками губ, улыбнулся. Эх, Чепрага, Чепрага… Она не строит — она и есть баронесса, муж её — не просто генерал-лейтенант Ясберени, он ещё, до кучи, и младший барон Ясберени…