Кровавый Дунай

Савушкин в изумлении поначалу даже не нашёлся, что сказать. Какая, к чертям собачьим, опера? Сын с фронта приезжает! Хотя, может быть, у мадьяров это как-то по-другому работает… Капитан развёл руками:

— Вера Антоновна, это уж вам решать. Я, на всякий случай, костюм вашего садовника накину — вы говорили, что именно в нём он возил вас, когда генерал бывал в отъезде?

— Да¸ наденьте, и будьте готовы. Начало в семь, выехать надо в шесть, самое позднее…

Но выехать баронессе в этот день никуда не удалось — в начале шестого, уже в темноте, к дому подъехал дребезжащий, как ведро с болтами, грузовик. Савушкин, по привычке наблюдавший за улицей из маленького окошка кухонной кладовой — увидел синие огни машины, остановившейся у ворот, и внимательно всмотрелся в темноту. Сначала он ничего не увидел, кроме неясных теней — но вскоре над входной дверью зажегся фонарь, скупо осветивший крыльцо и прилегающую часть двора. Капитан узрел венгерского офицера в крайне удручающем виде — радикально отличающегося от давешнего адъютанта. На ногах этого пришельца были какие-то жуткие рваные опорки, перевязанные проволокой, одет он был в грязные и рваные галифе, короткую десантную куртку, истерзанную в клочья; на голове оборванца была серая немецкая кепи, которую рачительный хозяин вряд ли одел бы на огородное пугало — и лишь донельзя истрёпанная портупея с кобурой, носимой на немецкий лад, слева от пряжки, да венгерская кокарда на кепи позволяли думать, что это не бродяга и не военнопленный… Три жёлтые лычки, нашитые на рукаве, и звёзды на петлицах куртки позволяли думать, что этот пришелец — не кто иной, как капитан Ясберени; впрочем, выбежавшая на крыльцо хозяйка дома развеяла все сомнения Савушкина на этот счет.

— Имре, сыночек! Ты приехал!

Офицер остановил мать, пытавшуюся бросится ему на шею, что-то пробормотал и, устало шатаясь, вошёл в дом. Савушкин, держа в поле видимости дверь во двор, куда ему надлежало скрыться при первой возможности — всё же задержался в кладовой, чтобы послушать диалог матери с сыном. Он понимал, что выглядит это не очень прилично, но сын был вернувшимся с фронта венгерским офицером — поэтому капитан наступил на горло правилам приличий. На войне не до этикета…

— Мама, пусть Жужа наберёт горячую ванну. Последние восемь дней я не снимал мундир и сапоги, спал, если удавалось, в этой куртке, завернувшись в брезент орудийного чехла…

— Жужи нет, она уехала к себе, на Чепель. Я сама наберу тебе ванну!

— Хорошо. Обмундирование собери в мешок и сожги в печи, там вши кишмя кишат… Держи его от себя подальше.

— И сапоги?

— И сапоги. Хотя это уже не сапоги… Достань мой халат, не шёлковый, а тот, тёплый… И мою форму, ту, что я пошил в сороковом, она в моём шкафу, кажется… И пока я буду принимать ванну — приготовь что-нибудь поесть. У тебя есть продукты?

— Есть, сыночек, всё есть! Дедушка в конце ноября прислал целую машину солений, копчёностей, вина… ну ты его знаешь. Нам до весны хватит! И советские тоже привезли консервы… — Тут Вера Антоновна сбилась и замолчала.

Имре равнодушно бросил:

— Я помню, ты говорила про большевиков. Всё, я пошёл в ванную. Полчаса меня прошу не беспокоить…

Савушкин озадаченно почесал затылок. Хм, однако… Известие о том, что неведомые большевики всё ещё в его доме — нисколько не возмутило капитана Ясберени. Это тем более странно, что месяц назад он готов был мчаться в контрразведку и только что не лично разорвать их на части… Что твориться, однако… Ладно, это дела семейные — ему же пора скрыться в ночи, как и полагается дисциплинированному призраку…

Спустившись в подвал, Савушкин застал там мирно храпящего Костенко, Некрасова, любовно чистящего свою «свету», и Чепрагу с лейтенантом, внимательно прослушивающих эфир — причем радист крутил верньеры, а Котёночкин, одев наушники, «просеивал частоты», как он называл свой поиск радиопереговоров.

Капитан, подойдя к парочке радиолюбителей, спросил:

— Ну, что слыхать?

Радист тут же отключил питание, Котёночкин, сняв наушники, доложил:

— Севернее Будапешта наши вышли на реку Ипель и восточный берег Грона, юго-западнее — заняли Секешфехервар. Судя по всему, кольцо вокруг Будапешта — вопрос уже не дней, а часов…

— Это сводка. А что в полях слышно?

Лейтенант пожал плечами.

— Примерно в этом же ключе. Немцы пытаются контратаковать у Ипольсега, третья и шестая танковые дивизии, и дивизия «Сент-Ласло» — но безрезультатно. Их командиры докладывают наверх о полном крахе венгерской армии и больших потерях, мадьяры батальонами перебегают на нашу сторону или массово дезертируют… Да, наши знакомцы по Варшаве обозначились, бригада Дирлевангера.

— И где они?

— Командование группы армий попыталось этими мясниками закрыть брешь в межгорном дефиле севернее Дуная, на участке от Ноградверец до западной оконечности гор Бержень. Как только наши перешли в атаку — первый батальон бригады, набранный из заключённых-коммунистов, перебил офицеров и перешёл на нашу сторону. Остальные батальоны, из уголовников — просто разбежались по лесам, наши их сейчас там ловят. В общем, убийцы — не солдаты…