Кровавый источник

Он хорошо запомнил двух работяг, которые обивали им дверь. Володе было тогда двенадцать лет. Родители ушли на работу и оставили ему десять рублей, чтоб он заплатил работягам.

Они возились долго, то и дело опрокидывая себе в рот по полстакана. Стаканы они попросили у Володи, а водку принесли с собой. Он с ужасом разглядывал их почерневшие с перепоя лица и слышал такие слова, от которых тошнило.

«Эй, малой, есть че-нибудь закусить? Огурец, помидор какой-нибудь?»

Он притащил им из кухни трехлитровую банку маринованных огурцов и подал две вилки. «Эт ни к чему!» — засмеялись они и принялись вылавливать огурцы грязными, вонючими руками.

Родители пришли поздно, ходили к кому-то в гости после работы. Про дверь совсем забыли и очень ей удивились. Наутро они удивились еще больше, когда рассмотрели получше — все было криво, сработано тяп-ляп.

Володя в тот вечер надулся на них — оставили его с пьянчугами, бросили на произвол судьбы. «Это жизнь, мальчик, это жизнь!» — философски вздыхал отец.

И только когда мать пришла поцеловать его перед сном, он, присев на кровати, вдруг закричал: «Я не хочу этой жизни! Не хочу! Они сожрали все наши огурцы!»

Теперь, стоя перед дверью, криво обитой дерматином, Мишкольц горько усмехнулся: «В жизни оказалось столько грязных, вонючих рук, что папе и не снилось!»

Как в лучшие времена, он дал два коротких звонка.

И все-таки мама спросила:

— Кто там? Володя? — На ней был розовый молодежный халатик, но годов не обманешь. Он сразу заметил, что мама сильно сдала. Глубокие морщины пролегли у ее бледно-зеленых глаз. Волосы совсем побелели.

Ее тонкогубый рот растянулся сначала в улыбку, а потом нелепо скривился. Из груди вырвалось рыдание. Тихое, беспомощное, как шорох осеннего листа, который ветер гонит по мостовой.

Он уткнулся в ее узенькое плечико и прошептал:

— Как я соскучился по тебе, мама…

Потом они сидели в большой комнате и пили чай с его любимым абрикосовым вареньем.

— Наташа прислала мне письмо, — не без гордости заявила мать и с укором добавила: — Опять жалуется на тебя.

— Это ее профессиональный долг, — усмехнулся он и переменил тему: — А Сашка собрался жениться.

— Так рано?

— Почему нет? Он всем обеспечен, вопреки твоим опасениям.

Колкость прошла мимо, ее интересовал другой вопрос:

Венгерка?

— Венгерка.

— Католичка?

— Узнаю твою проницательность.

— Надеюсь, она примет православие?

— А если наоборот? Проклянешь внука?

— Ты все такой же колючий, как я погляжу!

Он сам не понимал, куда его несет, ведь уже не семнадцать лет, а в разговоре с матерью снова появляются какие-то давно изжитые подростковые замашки.

— Ладно, мама, не сердись, — Володя постарался смягчить тон. — Это его дело, какую жену выбирать и какую веру. От того, что ты меня проклинала, я ведь не стал подзаборником, потерянным человеком. Живу своей жизнью и не жалуюсь.

— А зачем ко мне пришел? — посмотрела она сыну прямо в глаза. — Вижу ведь — не просто так. Что-то случилось. Не поладил с этой своей?

— Ее зовут Кристина, — напомнил Володя, — и пора бы тебе привыкнуть, мама, что я с ней счастлив. А не это ли самое важное для матери?

— Блудник ты, Вова! — заявила она. — Живешь на две семьи! Великий грех! Разве тебе твой странный Бог про это не растолковал? Зачем мучаешь обеих?

— Они привыкли.

— Может, твоя и привыкла, а Наташа…

— Хватит! — крикнул он, так что зазвенело в ушах, и уже тихим голосом добавил: — Прости, нам лучше не говорить на эти темы, а то опять поссоримся. Тем более сегодня я… — Он не закончил фразы, комок в горле мешал говорить.

— Что случилось?

— Кристина при смерти.

— Что ты болтаешь? — не поверила мать. — Ей же нет еще тридцати?

— Несчастный случай, — выдавил он из себя, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

— Как же так? — разволновалась не на шутку мать. — А с кем же мальчик?

— С моим другом.

— Хм, с другом! — хмыкнула она. — А мы тут с тобой лясы точим! Надо ехать к мальчику! Как он там без матери? Что ты молчишь?

Он смотрел на нее и не верил собственным глазам. Мать ходила по комнате, хваталась за голову, всплескивала руками. Мать переживала за Кристину, за него, за «ублюдка»-внука, которого никогда не видела.

— А что мне говорить? Одевайся, поехали!

Она вдруг замерла на месте. Он заметил, как ее пальцы нервно теребят поясок халата.

— Ты меня никогда не приглашал к себе, — произнесла она шепотом.

— Я тебя приглашаю. — Он встал и прижал мать к груди. — Поедем. Прошу тебя, ты мне очень сейчас нужна.

— Едем! — крикнула она так, будто пробкой шампанского выстрелила в потолок.

Засуетилась, забегала по комнатам, вдруг появилась в темно-фиолетовом платье выше колен, в обтяжку, удачно подчеркивающем ее стройную фигуру, и кокетливо поинтересовалась:

— Как ты думаешь, понравлюсь я ему в этом платье?

— Понравишься, — кивнул Володя. «Никогда не думал, что моя мать такая кокетка».

В машине она совсем оттаяла. Стала вспоминать его детство: