Кровавый источник

Свежий, приятный голос сказал на хорошем английском: «Все удобно расселись? Хорошо. Тогда начнем».

Стародубцев открыл глаза.

Барабанный грохот взорвал мир, спальню, мозг! Через два или три такта, как сверло стоматолога, с хрипотцой и в то же время вальяжно возникла соло-гитара. Вступили ритм и бас. В мощный гитарный строй ворвался тот же голос, но был он уже не столь приятен. Саркастические, нагловатые интонации ломали его до неузнаваемости. Он пел о том, что мама жарила цыплят и наставляла Джека. Она готовила его к жизни, как это делала с цыплятами. Мама всегда говорила: «Ешь за общим столом!» Хор пай-мальчиков подтверждает: «Да, она говорила так все время!» Но как-то в четверг Джеку вздумалось убежать из дома, чтобы не слышать больше, как мама говорит: «Ешь за общим столом!» Хор пай-мальчиков с ужасом передает слова Джека: «Трахал, трахал, трахал я этот общий стол!» И когда Джек остался один, его уже наставляла не мама, а сама жизнь… В припеве хор пай-мальчиков превращается в мощный мужской хор: «Мама объяснила тебе плотскую любовь и тайны мира! Объяснила все просто, как дважды два… Ты больше так не можешь! Тебя нае…, прежде чем ты родился! Тебя нае…!..»

Дима заткнул кулаками уши и, перекрикивая сверлящую висок «солягу», заорал:

— Нет! Не надо! Уйди от меня! Уйди! Это не моя была машина! Не моя! Я ничего не видел! Ничего не видел! Ничего!

Света рванулась сначала к нему, потом к музыкальному центру, опрокинула фужер с виски, ногу обожгло льдом. Наконец она дотянулась до стоп-клавиши и с силой надавила ее. Все стихло. Дима тоже больше не кричал, только тихо, протяжно скулил.

Она обняла его. Он крепко, как младенец, прижался к ней и заплакал.

— Что с тобой, глупенький Джек? Это же «Слейд». Наша любимая «Мама»…

Его лихорадило.

— Ты заболел? У тебя, наверно, температура. Выпей-ка таблетку. — Она поднялась, чтобы взять из аптечки лекарство, но услышала, как он прохрипел ей в спину:

— Не надо… Ничего не надо… Сядь со мной…

Она села на край кровати и вдруг рассмеялась, глядя на его взлохмаченную голову и растерянный вид.

— Ну, ты даешь! Так перетрусил! «Это не моя была машина!» — передразнила она его. — А чья? Тебе снилось про машину?

— Да… наверно… — Он нахмурился.

— Эх, Димка, Димка! Совсем ты какой-то чокнутый стал! Я сегодня случайно в киоске увидела эту кассету с «Мамой». И очень обрадовалась. Сразу вспомнила школу. Десятый класс. Актовый зал. Ты выходишь на сцену и говоришь те же самые слова, только по-русски: «Все удобно расселись? Хорошо. Тогда начнем». А рядом стоит Валька с бас-гитарой. А в глубине сцены за барабанами сидит Андрей. Он машет мне оттуда рукой. Я делаю вид, что не замечаю. Я гляжу только на тебя. Все девчонки глядят, потому что без памяти влюблены. И я тоже…

Он уткнулся лицом в колени, чтобы Света не видела, какой болью отдаются в нем ее слова.

Елизаветинск

1977/78 учебный год

Школа переполнялась слухами. Десятый «А» снова оказался в центре внимания, потому что назревал очередной грандиозный скандал. Не класс, а вулкан Везувий. А ведь ребята подобраны один к одному, из приличных семей. Из шести восьмых классов склеили два девятых, отсеяв троечников и хулиганов. И действительно, получили неплохой результат. Девятиклассники закончили год с высокими показателями. Были дисциплинированны и прилежно посещали раз в неделю учебно-производственный комбинат.

На следующий год что-то случилось с десятым «А». Началось брожение умов, как сказал бы классик. А всему виной эта неразлучная троица — Стародубцев, Кулибин, Кульчицкий. Они решили вывернуть мир наизнанку. Больше всего страдала от их выходок Людмила Ивановна, классный руководитель, преподаватель истории и обществоведения, парторг школы. Людмила Ивановна считала себя современной женщиной и понимала молодежь лучше, чем кто-либо другой. Так, во всяком случае, говорили. Самой же ей едва перевалило за тридцать, она была обаятельной, миловидной блондинкой, с открытым взглядом и широким кругозором. В классе ее любили.

То, что произошло второго сентября на уроке алгебры, Людмиле Ивановне скорее понравилось, чем наоборот, но требовалось срочно принять меры, и она, как это ни удивительно было для того времени, поддержала ребят.

А случилось вот что.

Старая учительница математики уехала в Чехословакию вместе с мужем-военным. Она вела у них предмет три года, и ребята, конечно, расстроились, узнав о таком предательстве. Иначе это не расценивалось, ведь через девять месяцев сдавать выпускные экзамены.

Новую решено было встретить в штыки. Никто ее не слушал. Все делились друг с другом впечатлениями о лете. Особенно неистовствовал на задней парте Радька Мурзин. Он кривлялся, хохотал, строил девчонкам обезьяньи рожи. В каждом классе имеется свой клоун.

Он-то в конце концов и «достал» новую учительницу, которая пыталась держаться с достоинством. Она спросила, как зовут классного клоуна. Ей ответили. И тогда она выдала громко и отчетливо, чтобы слышали все:

— Недаром говорят: «Незваный гость хуже татарина».