Кровавый источник

Они сели за стол. Зажгли семисвечник. Кристина специально к субботе приготовила рыбу, сама испекла халу, сделала форшмак с оливками и сладкий цимес. Открыли вино «Царь Давид», привезенное с Земли Обетованной. Разоделись в пух и прах — субботу надо встречать одетыми особо, по-праздничному. На Кристине были вечернее платье и жемчужное ожерелье, Володя — в просторной белой рубахе с любимыми запонками, маленький Колька — в коротких штанишках и в голубой сорочке с жабо.

— С шаббатом, милый! — улыбалась Кристина.

В такие мгновения она забывала обо всем. Какие могут быть сомнения? Она хозяйка в этом доме. Она его настоящая жена. Они связаны навечно невидимым Богом, хоть и живут в грехе.

— Лехаим! — говорит Володя и, видимо, для Кольки переводит: — За жизнь!

Они пригубили вино, густое, сладкое, как жизнь в Царствии Небесном. И только приступили к еде, как в дверь позвонили. Гость в субботу — дело благостное, а незваный гость — тем паче.

В первый момент Мишкольц даже не узнал его. Он снова оброс, и щеки покрывала щетина. От него исходил дух запущенности. Светлые глаза стали почти белыми. Лицо опухло, видимо, с перепоя.

— Данила? — наконец признал он в пришельце Охлопкова. — Очень рад тебя видеть! Проходи!

— Ничего, что я… — начал тот, но недоговорил.

— Брось церемонии! Проходи! У нас праздник, а гость к празднику — праздник вдвойне!

Охлопков вступил в холл.

— Я по делу к вам, Владимир Евгеньевич…

— Мне сегодня запрещено говорить о делах! Давай раздевайся и — с нами за стол!

— Очень важное дело! — взмолился Данила, и глаза его наполнились слезами. — Дело жизни и смерти.

— Хорошо, — согласился на компромисс Мишкольц, — только давай сначала поедим, а потом поговорим о делах.

Он провел его в столовую с семисвечником, усадил за стол, как самого дорогого гостя.

Охлопков впервые попал в этот дом, но ничему не удивлялся, даже странным обычаям, в общем-то, русской семьи. Не удивлялся он по двум причинам. Во-первых, положение его было таково, что сил на эмоции не оставалось, а во-вторых, Генка Балуев его предупредил и даже посоветовал явиться к Мишкольцу в субботу, когда тот в самом добром расположении духа.

Они ели и пили и были внимательны к гостю. Только маленький Коля сразу надулся, едва Данила уселся за стол, — испугался чужого дядю. И почти перестал есть.

Балуев — хитрый, бестия! — оказался прав. Изучил шефа досконально. С лица Володи не сходили тепло и умиротворенность, хотя совсем еще недавно никто так не приводил Мишкольца в бешенство, как Данила Охлопков.

Но никто, ни Данила, ни Кристина, не ведал, что творится в душе благочестивого иудея, какая там разыгралась стихия!

Владимир Евгеньевич был прекрасно информирован о положении Охлопкова. После того как его второй салон сгорел, городские власти предъявили арендатору счет на крупную сумму. Дело нешуточное — дом охранялся государством. На Охлопкова подали в суд.

Кручинин не оставил его в беде — дал своего адвоката, но вскоре не стало Кручинина.

В случае же, если ущерб не будет возмещен, директора салона ждала тюрьма.

Как и бывает в подобных ситуациях, от Охлопкова все отвернулись — компаньоны, друзья шарахались от него, как от бубонной чумы. Череп, возглавивший ненадолго организацию, прямо заявил:

— Ты все напутал, ублюдок! Я — твоя «крыша»! Ты мне должен платить, а не наоборот!

И только Генка, старый институтский дружок, выслушал до конца и дал мудрый совет.

Нелегкой была дорога к Мишкольцу. В последний раз они виделись, когда Охлопков поделился с ним своими планами насчет открытия второго художественного салона. А с тех пор много воды утекло.

Закончив трапезу, они прошли в кабинет Володи. Комната оказалась светлой, несмотря на целую стену книг.

Охлопков думал о том, какую он совершил оплошность, отдалившись от этого человека. И теперь его ожидало новое унижение, куда более ощутимое, чем в первый раз, когда Мишкольц экзаменовал Данилу с пейзажем Бенуа.

Воспоминание без боли, как под наркозом, резануло Охлопкова. Тогда все было по-другому. Любая картина из прошлого теперь представлялась ему счастливой и безмятежной по сравнению с настоящим и грядущим.

Мишкольц не торопил его. Он молча листал древний фолиант на непонятном языке, будто собирался прочесть Даниле страничку-другую из Талмуда. А что еще может в субботу листать благочестивый еврей?

Охлопков только открыл рот, как слова застряли у него в глотке. Он следил за руками Мишкольца и сидел завороженный, как и тогда, там, в офисе, когда увидел в пепельнице эти чудо-запонки. Теперь они были вставлены в манжеты и поблескивали на свету бриллиантами. Если что-то и могло поразить доведенного до отчаяния Охлопкова, так только этот блеск.

Володя поймал его взгляд. Тоже взглянул на свои запонки. Затем отложил книгу и спросил:

— Когда?

Они прекрасно понимали друг друга. Мишкольц не желал многословия, потому что нарушал субботу. Данила тоже боялся говорить, дабы не разгневать хозяина. Черт их разберет с этими ихними обрядами!